САМОУБИЙСТВО.

Сборник статей Епископа Михаила, проф. Н. И. Кареева, Ю. И. Айхенвальда, Н. Я. Абрамовича, А. Я. Луначарскаго, В. В. Розанова и Иванова-Разумника

Побежденный Христос и „лунные муравьи“.

Епископ Михаил

...„Началось это с „переворотных лет“.

„В эти годы (после их?) из всех щелей полез невидный ядовитый газ

„И люди стали валкими как „лунные муравьи“ в романе Уэльса и как они валятся трупик на трупик без всяких видимых причин...

„Просто ножки больные подвертываются...

„Оттого, что на улице слякоть. Оттого, что жакетку испортили“...

Цитирую по памяти Гиппиус (рассказ „Лунные муравьи“).

Да. Несомненно. Непонятная „эпидемия“ началась с переворотных лет.

Раньше лунных муравьев было достаточно, но все-же не валились они так, „горкой, трупик на трупик“.

Только едва ли переворотные годы сделали их „валкими“.

На ногах держались они давно плохо. А „переворотные годы“ только переутомили тех, у кого ноги и до этого заплетались.

Отравленных каким-то вовсе не новым невидным отравляющим ядом.

Что это за яд?

Наверное, состав его очень сложен

Я хочу говорить только об одном моменте в этиологии болезни.

Об отравлении в прошлом религиозным ядом.

Странно, повидимому, говорить о каком-то „токсическом“ действии христианства среди людей, на 95% или совсем неприкосновенных к христианству, или прикосновенных чисто внешне.

Но я и говорю не о христианстве как исповедании.

Разумею христианство как психологическую „сумму“, комплекс идей и эмоции, отложившихся в сознании, в клеточках духа хотя бы у тех, кто вовсе не связан с христианством даже „метрической записью“.

Христианство, несомненно, с самого начала обнаружило себя как один из сильнейших интеллектуальных токсинов с большой целящей силой.

Но, как такое, оно, с одной стороны, иногда воспринималось организациями слишком ослабленными и изношенными для того, чтобы справиться с действием нового токсина; с другой (и это — главное) — само оно за века несчастной для него истории соединилось с идейными ядами иного порядка, а еще больше само износилось и оскудело в сознании человечества.

И в ослабленном, разжиженном виде потеряло целящую силу, оставшись в тканях духа, как начало дисгармонии нервной тревоги и отчаяния.

Это — парадокс или старый ницшеанский бунт против „доброго сладчайшего Иисуса — с горькими плодами его“?

Ни то, ни другое. Но об этом после, пока коротко и очень старыми словами.

Для автора настоящих строк подлинное христианство — одна из возможных „скреп жизни“.

И потому ему можно и нужно выдвинуть этот внешне парадоксальный тезис:

„Большая часть самоубийств последних дней, тех, которые характерны для момента (самоубийства усталых), свой корень имеют именно в том, в чем для меня „скрепы жизни“.

Плоды „дерева жизни“ оказались горькими плодами смерти

В. В. Розанов обвинял Христа во враждебности „удлинению жизни“.

Я верю, что эта величайшая из сказок человеческой истории хранит в себе сказочную живую воду, — но пока Розанов прав.

„Он“ (Христос) принес, говоря Его же словами, не мир, а меч.

Жизненная прививка отравила.

Аристократы.

Начинаю с самой характерной группы среди „несправившихся с христианством“ и погибающих.

Это — аристократы, „возвращающие билет“.

Количественно ничтожная и, следовательно, статистически неинтересная группа тех, которые приняли христианство в самом его психическом ядре, в трагическом его содержании, не на две копейки, а за цену всей души, но не смогли вынести „огня палящей“ идеи.

Ее моральной тяготы.

Сейчас вижу маленького учителя из Вятки, одного из этих чрезмерно обремененных тяжестью огромной мысли.

Мученика, который тревожно и нервно перелистывает свою записную книжку с жалобами на невыносимость бремени, наложенного на него Христом.

В противоположность большинству подлинных христиан, он не боится и не бегает имени Христа, часто призывает в свидетели Человека с лобного места, хотя, конечно, его религия осталась бы правой, если бы он богохульствовал как Кириллов из „Бесов“, литературный его предшественник. Я встречал другого человека с совершенно тем же духовным строем, для которого Христос — давно забытое и обветшавшее слово. Есть такие и между врагов Христа.

..„Мы должны умереть,—говорил по книжечке мой собеседник, через полгода действительно умерший „по воле своей“. — Чтобы принять мир в душу свою так, как требует Он, и понести на себе бремя этого понимания и то бремя ответственности, какое несет за собой такое понимание,—должно иметь другое, тело и другую душу. А оттолкнуть от себя яблоко познания мы не можем.

„Мы обречены. Мы должны умереть, — потому что не можем жить с тоской своего познания“.

Да, обречены.

„В теперешнем физическом виде нельзя быть человеку никак“, — говорит Кириллов, этот посредник, который, может быть, и довел до моего маленького учителя окольными ходами и идею „среднего креста на Голгофе“. Они совпали почти до буквальности.

Да, нельзя человеку таких переживаний вынести.

Христианство создало в некоторых такое восприятие мира, такое отношение к нему, при котором или необходимо объявить себя богом, как Кириллов, или умереть.

В Голгофе дана была „точка кризиса“, от которой дорога вверх до „перерождения физического“ или падение вниз с вершины выше всякой сольнесовской или Вавилонской башни.

Тот же маленький учитель в своих записках так характеризует это „непереносимое“ иго христианской идеи.

„Подойти к Голгофе, как требует Он, принять ее значило взять в свою совесть весь мир, со всем его злом и проказой.

„Охватить в одном охвате совести все прокаженное на прокаженной земле и принять как свой грех свое дело, свое бремя.

„На Голгофе „перейден“ прежний человек. Христос отверг и распял бывшего человека и передвинулся к новому человеку-Богу. В его лице человек „победил смерть и воскрес в третий день“, говоря словами евангельского символического рассказа.

„Но свое божество он нашел и сорвал с неба в такой муке и ужасе перед принятым в совесть ликом мира и ликом человеческим, что тяжко идти за ним.

„Быть свободным, идти за ним до Голгофы, — нет, этого нельзя понести.

„Сознать себя Богом... Это мука более тяжкая, чем муки рождения.

„Я Бог, — значит, весь мир мой... Весь.. Рисунок на чайнике мой.. Каждое окно позорного дома мое..

„Каждое бревно тюрьмы моей мною построено... иуда целует Господа, — я целую... я предаю. Меня предают.

„Ее“ (проститутку) целуют, — на моих щеках поцелуи.

„Да, это тяжело.

„Взять на себя прокаженные одежды мира и сорвать вместе с телом, с кожей.

„С такой мукой, чтобы солнце остановилось в ужасе.

„Как тогда, когда Он умер, солнце остановилось.

„Нет.