вещь, клали купюры в конверт и желали ему, Валентину, ну вот срочно «встать на ноги».

Он, улыбаясь, принимал подарки, смущенно сбрасывал их на хлипкую тахту, и они шли на кухню.

И начиналось то, ради чего они хором сюда наведывались аккуратно раз в год. Без жен, без детей. Только те, из детства. Родные, необманутые, помогающие.

Валька был их проблемой. Как-то он в этой жизни стерся и облек. И это их задевало, даже объединяло помочь вынырнуть на высоты социальные одаренному, они это знали, товарищу.

Товарищ смущался, вырывался из объятий, пожеланий богатств и мирно пил с ними водку. Они всегда пили водку, так, по-простецки.

Все они преуспели, все были с семьями, машинами, гаражами, домами, виллами, островами и почему-то им не давал покоя унылый образ жизни их сотоварища. Они Вальку любили, его нельзя было не любить. Умный, добрый, красивый, он держался особняком. И на этот раз он не выказал особой радости пакету с деньгами, на мелкие расходы.

Они попили, поговорили, перемыли кости всем женам, тещам, начальникам. Застолье получилось как всегда щедрым, и главный тост был произнесен не однажды, а как-то часто и настойчиво!

— Валя, будь богатым. Денег тебе побольше. И смотри, чтобы в следующий раз…

«В следующий раз» включало наилучшие пожелания, со списком всех богатств мира и строчкой в журнале «Форбс».

Валя обещал, ну кто, если не он, имеет все возможности, с его-то головой, с его-то руками. Друзья знали, что он программист отменный, другая часть — что он художник. Оба были уверены в своей правоте. Держит же он какую-то контору, в которой он босс.

Конечно, никто и не вникал. Мужик взрослый, разберется. Но пора бы уже. Они, конечно же, душой отдыхали с предметом далекого милого детства. И уходить из его каморки не очень хотелось. Но дело оборачивалось так, что Валькин дом был похож на какую-то черную дыру, прорву, в которую заглатывалась вся щедрость друзей. И невероятная эта щедрость обо что-то всегда разбивалась. Все дары были тщетными. И Вальку по-прежнему, нельзя было предъявить ни на одном рауте в их высокой сфере. Стыдно, не поймут. И сколько бы ему не дарилось костюмов, джинс с их плеча, вообще не ношенных или чуть-чуть, Валька своим треникам не изменял.

Для них было тайной, как он выглядит на улице. И вообще, им казалось, хоть ни разу не признались, что на улице-то они его не узнают. А собирались они у него постоянно, в день первого апреля, потому что была у них особая договоренность — сделать из Валентина человека. Постольку, тогда в школе, на выпускном, он показал лучшие свои человеческие качества и спас их от возможного скандала. Уже мало кто из них помнил подробности того случая, но появился азарт, вырвать Валентина из рук нищеты.

«На посошок» всегда вставал с рюмкой Валентин.

— За аскезу, друзья, — произносил он и смачно выпивал.

Ну, как-то очень смачно.

— А кто такая «аскеза»? — поинтересовался уже за дверью кто-то.

— А, хрен её знает, — равнодушно ответил голос.

Друзья разъезжались по домам. И это, доложу я вам, было достойное зрелище. Валька видел это из окна. И махал им рукой.

2 июля 2018, бестетрадные.

Изнанка

Первым эту странность в ней заметил старший сын.

С открытым раздражением посоветовал быть поаккуратнее. Он назвал гостей, она суетилась весь день, накрывая стол в гостиной, и совершенно не обратила на этот пустяк внимание. Она вышла к гостям в платье, которое было хоть и не новым, но самым изысканным в её скудном гардеробе. И она надела его на изнанку. Платье было вывязано крючком из довольно грубых шерстных белых нитей. Оно было оригинальным, когда-то она сама старательно вывязала его, когда длинными, ничем не заполненными вечерами сидела на кухне в ожидании звонка. И вязала, вязала. А он не звонил. И не позвонил никогда. Но платье получилось роскошным. В него вложила она все свое узорчатое настроение того времени. И все надежды, на его возвращение. Но он не вернулся, а платье осталось. И всегда выручало её в редких раутах в их доме.

Оно походило на бледно-сиреневое облако, и казалось, что её просто нет в этом пушистом объеме. Это был первый её вязальный опыт и поэтому хорошо, что никто не мог увидеть это платье с изнанки. Там то были сплошь оборванные нити, узелки и прочие некрасивости испода.

Но тут получился конфуз. Все эти грубые небрежности явились всем гостям в неприглядном виде. Повисла даже, непредвиденная в веселой компании, пауза. Так нелепо выглядела хозяйка.

Сын быстро ухватил её за плечи и, шипя ей что-то в ухо, вывел из комнаты. Она тут же услышала за спиной смех молодежи. Впрочем он быстро затих. О ней сразу забыли.

Сын поставил её перед зеркалом в спальне, и молча вышел из комнаты. Она увидела свое отражение и сама улыбнулась. Все платье было в узелках-хвостиках. Болтались нитки. По бокам грубили обнаженные швы. Они топорщились, будто скалились на кого-то, защищая хозяйку.

И она вдруг поняла, и приняла эту защиту этой огрызнувшейся одежки. Она встала на защиту её ненужности, её вечному спеху угодить чужим гостям, платье было своей изнанкой за неё горой — защищало от унизительного смеха друзей сына. И наоборот, согревало и нежно-ласково касалось тела лицевой стороной.

Она слегка оторопела от этого нового ощущения защиты и ласки. И не поверила. Но постояв еще минуту, она поняла, что дело обстоит именно так. Так и с её изнанкой.

С утра до ночи она хлопотала, бегала, все время была в каком-то движении, чтобы вывернуться наизнанку — перед мужем, который этого не замечал, перед детьми, которые принимали все её старания как должное. И выражение «вывернуться наизнанку» стало её обычным состоянием, девизом жизни. Она глянула в зеркало. А ведь изнанка выглядела очень даже отвратительно, непрезентабельно, для окружающих просто оскорбительно.

Надо было переодеть платье.

Но она не захотела. С лицевой стороны тело ничего не тревожило. Кожу ничего не царапало, не травмировало.

Может и надо так носить. Чтобы лаской к телу. И наплевать, что видят окружающие. Она провела рукой по шероховатостям узелков.

И вдруг поняла, что это не случайность, что последнее время она часто слышала замечание в свою сторону, что «у вас… у тебя… кофта наизнанку». Значит, она подсознательно уже давно надевает вещи изнаночной стороной. Чтобы избегать грубых швов. За последние годы, от страхов, людской грубости, и незвонков, она вся истончилась, кожа