Кастрюльки, сам видел, таскала, сверточки. И он к ней заглядывал, посиживал. Только, еще раз доложу, не должно было ничего промеж ними быть. К тому же, — Козодоев зачем-то приглушил голос, — к ней другой наведывался, не Андрюхе чета. Тоже не в годах еще, а ни дать ни взять профессор. Больно уж обличность у него внушительная, Андрюха его видеть спокойно не мог. Однажды, выпивший был, драться полез. Галка кричала, я на шум тоже из квартиры выбежал, еле растащили.

— Этот? — показал Глеб фотографию Линевского.

— Он! — Иван Семенович с восхищением посмотрел на собеседника. — Точно он. И как вы за день всего докопаться сумели? Ловка ваша служба, ничего не скажешь!

Глеб увернулся от дальнейших комплиментов в адрес своей службы, сказал:

— Вы очень наблюдательны, Иван Семенович, большое нам подспорье. Вот заметили, что Неверова Гуркова навещала. Но ведь в халатике, наверно, как принято по-соседски забегать, а не в нарядной кофточке и туфлях на каблуках, какой нашли вы ее.

— Ну да, — пожал пледами Козодоев. — Когда гости у Андрюхи собирались, в халате, известное дело, не шастала, а если просто так — чего ж наряжаться?

— Но ведь в тот вечер гостей у Гуркова не было.

— Не было! — озаренно уставился на Крылова Иван Семенович. Андрюха потом сам, когда весь дом на ноги поднялся, вниз прилетел. Убивался страшно. Чтобы выпивший он был, не скажу, держался, во всяком случае, трезво.

— С Гурковым на время погодим, — перебил Глеб. — Давайте еще один момент проясним. Вы уверяете, что лифт спустился именно с вашего, с восьмого этажа. Не могло быть ошибки?

— Ручаюсь! — прижал руку к сердцу Козодоев. — Я в этом доме со дня сдачи, почти двадцать лет живу. Изучил время досконально. А уж со своего этажа, с родимого, будь он неладен, не промахнусь, во мне уже как часы внутри заложены. Ну, и на старуху бывает проруха, может, с седьмого спустился, с холоду мне не терпелось, но что не с девятого и не с шестого — голову наотрез даю.

— Ваши показания для нас просто бесценны, — потрафил Ивану Семеновичу Крымов. — А что остальные ваши соседи по лестничной площадке?

Глеб намеревался сегодня обойти всех жильцов восьмого этажа, но решил сначала навести справки у словоохотливого Козодоева. Иван Семенович, разрумянившийся, выдал информацию и о соседях четвертой, последней квартиры, где проживали Маша и Миша Сорокины. Но информацию, к козодоевскому сожалению, скудную, потому что переехали те сюда недавно, поменялись. Приличные, вроде бы, люди, молодые, оба, кажется, инженеры, дочка у них в садик ходит. Заодно счел нужным изложить свои мнения о двух главных свидетелях — Николае Сидоровиче Яровенко с шестого этажа, толстом, усатом и много о себе воображающем строительном каком-то начальнике, и старухе Митрофановне, весь подъезд провонявшей своими бесчисленными кошками.

Маша и Миша Сорокины интереса для следствия не представляли. Смущенно переглядывались, улыбались, на все вопросы отвечали, что недавно переехали и ни с кем из соседей, в том числе с Галиной, даже не познакомились толком. И вообще об убийстве в их подъезде только недавно узнали. Андрея Крымов оставил на закуску. Тип оказался прелюбопытнейший.

Встретил его Андрей агрессивно. Уже с порога принялся вещать, что ждал этого визита, и специально, чтобы не утруждать славную советскую милицию, из дома не выходил, но напрасно кое-кто надеется, будто он, Гурков, может ей быть чем-то полезным. А если в чью-нибудь безумную голову проникла бредовая идея, будто он имеет какое-либо отношение к убийству, то даже разговаривать не станет, просто на дверь укажет. Тут уже один милицейский мальчишка. Гоголь-моголь, пытался ему лапшу на уши вешать…

— Да погодите, погодите вы! — шутливо поднял руки вверх Глеб. — Никто вас ни в чем не обвиняет. Но вы же сами сказали, что ждали нашего визита. Это ведь так естественно — вы один из немногих, кто знаком был с Галиной Неверовой, даже дружили, говорят. Конечно же мы не могли обойти вас, не побеседовать. В вашем доме убита девушка, молодая, красивая, одаренная, мы делаем все возможное, чтобы найти преступника, и как можно скорей. Используем любую возможность… Может, все-таки разрешите войти?

Узкое, тонкогубое лицо Андрея слегка порозовело.

— Да-да, — выдавил он из себя, — проходите, конечно. Нервы, знаете, ни к черту стали.

Глеб вошел в комнату, с любопытством огляделся. Хозяин, очевидно, в самом деле ждал гостей, потому что ожидаемого «холостяцкого», к тому же творческого беспорядка Глеб не заметил — пол подметен, пыль с мебели вытерта, вещи где попало не валялись.

— Аккуратно для одинокого мужчины живете, — похвалил Андрея.

— Во всем должен быть порядок, — скупо ответил тот.

— А где же ваше орудие труда?

— Не может быть! — выпучил вдруг с ужасом глаза Андрей, схватился за голову, подбежал к зеркалу, едва не ткнулся в него носом и шумно, с облегчением выдохнул: — Ф-фу! Ну и напугали же вы меня! Неужели, думаю, голова пропала? Слава Богу, на месте!

— Я имел в виду пишущую машинку, — усмехнулся Крымов. — Вы ведь, насколько мне известно, писательской деятельностью занимаетесь?

— А-а, вот вы о чем! И всё-то вы ведаете, ничего от вас не скроешь, э-э… извините…

— Глеб Дмитриевич, — назвался Крымов.

— Ничего, говорю, от вас не скроешь, Глеб Дмитриевич. Нет у меня машинки. Не купишь ее, увы, а если бы и продавалась — на какие шиши? Тружусь по старинке, как граф Лев Николаевич.

— Получается, надеюсь, не хуже?

— На этот вопрос ответ могут дать лишь потомки, как не раз уже в истории бывало. Придется вам, Глеб Дмитриевич, немного потерпеть. Ваша профессия должна учить этому многотрудному искусству терпеть, а также соображать. Кстати, данные о роде моих занятий вы почерпнули от вашего юного сотрудника, проводившего среди меня дознание, или из каких-либо других тоже абсолютно достоверных источников?

Глеб сел на край дивана, забросил ногу на ногу, оценивающе посмотрел на Гуркова:

— Ну зачем же так? Зачем ерничать, над ментом дубоватым потешаться? Тем более, что благодарных слушателей нет, некому внимать вашему остроумию. Прекрасно понимаете, что я на работе, и нашел бы себе занятие поприятней, чем выслушивать ваши филиппики. И потом это нечестно — знаете ведь, что я не могу позволить себе ответить в том же духе. Добиваетесь, чтобы у меня не возникло к вам чувство симпатии? Не пойму, для чего. Умный человек, разумеете, что лучше и быстрее всего — ответить на мои вопросы, рассказать, что сочтете нужным, и распрощаться. Мне показалось, что вы пришли к этой мысли еще в коридоре.

Андрей хмыкнул, долго, старательно приглаживал взлохмаченные волосы, хмуро глядя на себя в зеркало,