Аэропорт Пятигорска в девять часов вечера опустел. Последний рейс на Батуми давно объявили, и народ, прихватив сумки, баулы и пакеты, ринулся в узкий проход, где ручную кладь выборочно осмотрели сотрудники безопасности. Проход вел в отстойник. В сетчатом металлическом загоне пассажиров встретила стюардесса с худым долгоносым лицом и сросшимися бровями.

В зале остался один старик-нищий. Бродяга пребывал в одежде на все времена года. Зимнюю шапку он держал в руке, распахнутая куртка на синтепоне показывала давно не мытую грудь, на которой поблескивала цепочка с золотым крестом, а ноги, обутые в летние сандалии, продолжали топтаться возле входа. Ждать милостыню было не от кого, но нищий не уходил. Видно, попрошайка имел чутье и ждал не зря.

В двери аэровокзала вошел молодой мужчина с волнистыми рыжеватыми волосами, одетый в длинное коричневое пальто. В левой руке вошедший держал кейс. Сделав несколько шагов, он остановился и запустил свободную правую руку в карман. Нищий мгновенно превратил лицо в просящую маску и согнулся с протянутой грязной ушанкой. Но прохожий извлек из кармана брюк не подаяние, а билет на батумский рейс. Нищий не отходил.

— Я хочу есть, — сердито заявил бродяга, сделав шаг к опоздавшему пассажиру.

Тот посмотрел на него сумрачным взглядом, снова полез в карман и вынул сторублевую бумажку.

— Ты веришь в Бога, старик? — спросил мужчина, придерживая купюру возле носа нищего.

— Видишь, я не пропил золотой крест, — ответил попрошайка и потрогал золотую цепочку с крестом на своей груди.

— Тогда возьми деньги, покушай и помолись за меня.

— Спасибо, сынок. Я обязательно попрошу, чтобы Господь воздал тебе за доброту, но за кого мне молиться? — вопрошал нищий. — Назови себя.

— Для Господа имя не важно. Он каждого из нас знает. Ты помолись, и Он поймет, — ответил благодетель и быстро зашагал к секции регистрации пассажиров.

Регистрация закончилась, и стойка опустела.

Рыжеватый отыскал дежурного, убежденно и долго с ним о чем-то говорил. Сообразив, что слова не помогут, достал бумажник. Жест подействовал. Взятка исчезла в глубинах синего кителя.

— Проходи. Но если самолет улетел, претензий мне не высказывай, — открывая служебную дверь, предупредил дежурный. , Долгоносая стюардесса давно увела своих пассажиров, и опоздавшему пришлось одному через все летное поле бежать к самолету.

Он только успел подняться на трап, как взревели двигатели.

Пристегивая ремень, едва не отставший путешественник подумал, что не зря подал старику. Господь уже явил ему свою милость и задержал вылет.

Половина кресел пустовала. Летать самолетами стало слишком дорого, и народ старался обходиться наземным транспортом. Рыжеватый уткнулся в круглое окошко. Навстречу медленно поползли огоньки аэродрома. Подрагивая корпусом, металлическая махина двинулась, не спеша развернулась, приостановилась, постояла, словно набирая в легкие воздуха, потом вздрогнула, взревела всей своей мощью и понеслась вперед.

Через минуту огоньки летного поля остались внизу. Под брюхом лайнера пунктиром промелькнули обозначенные фонарями линии городских улиц, и все исчезло. Самолет врезался в слой облаков и утонул во мраке. Лишь маленький серебристый кружок металла на крыле высвечивала мигающая зеленая лампочка. Пассажир перестал глядеть в иллюминатор и откинул кресло. Он прикрыл глаза, устроил голову на подголовник и, придерживая на коленях плоский кожаный кейс, замер.

Так и просидел он все время полета, пока стюардесса не объявила, что они идут на посадку и пора пристегиваться. Беременная женщина, сидевшая в кресле через проход от рыжеватого пассажира, не хотела стеснять свой округлый живот ремнями и виновато улыбнулась.

Стюардесса повторила просьбу. Мужчину это не касалось — он не отстегивал ремней и теперь мог не шевелиться. Из-за сильного тумана с первого раза пилоты посадить машину не смогли и делали повторную попытку. Наш пассажир вспомнил старого нищего в дверях аэровокзала, его золотой крест на темной, поросшей седыми волосами немытой груди, и подумал, что бродяга, наверное, уже пропил его стольник.

«Помолится старик за меня или забыл?» — засомневался воздушный путешественник.

Страшный удар и грохот прервали его размышления. Последнее, что он увидел, были глаза беременной женщины, с удивлением и ужасом застывшие в огненной вспышке.

На скале, недалеко от батумского аэродрома, спасатели несколько дней собирали останки пассажиров и экипажа. Рыжеватому оторвало голову, и поэтому опознать обезглавленный труп с зажатым в левой руке маленьким кейсом так и не удалось. Кейс оказался запертым. Когда его открыли, то удивились содержимому. Ни документов, ни вещей, ни денег в кейсе не нашли.

В пустом чемоданчике зловеще покоился нож с длинным и тонким лезвием, наточенным с обеих сторон до остроты бритвы. На золоченой рукоятке ножа, сильно походившего на миниатюрный меч, было по-грузински начертано только одно слово. Дежурный в Пятигорске пожалел опоздавшего и пропустил его без регистрации, поэтому и в списках погибших тот не значился.

Специальная комиссия составила опись всех найденных вещей. Но через два дня из хранилища батумской таможни нож странным образом исчез. Еще необъяснимее оказалась история с обезглавленным трупом. Его опознала старушка Като. Она утверждала, что обезглавленное тело принадлежит ее сыну. Като уже несколько лет жила в доме престарелых, и все знали, что она бездетная. Но никто другой неизвестным пассажиром не заинтересовался, поэтому через месяц тело ей отдали. Старушка похоронила обезглавленного сына на батумском кладбище и поставила на его могиле дорогой памятник из черного гранита. Ни имени, ни фамилии мастер на памятнике не выбил. На полированном темном камне прохожий мог прочесть лишь одно слово «ШЕДОБИТ». Посетителей кладбища, говорящих по-грузински, это не удивляло.

О катастрофе несколько дней рассказывали все средства массовой информации. Затем новые события вытеснили со страниц газет и из телевизионных сводок репортажи об авиационной катастрофе под Батуми. И о случившемся все забыли.

К мужу Надю опять не пустили. Она присела на холодный стул, покрытый несвежим белым чехлом, и не отрываясь стала смотреть на дверь палаты. По коридору прошла группа практикантов. Молодые люди что-то записывали в тетради и много смеялись.

Надя провела в больнице десять дней. Она ездила в гостиницу только спать. Три дня Петра Григорьевича держали в реанимации. Там его курировал молодой врач, только что закончивший обучение. Тот подозревал, что у Петра поврежден позвоночник. Надя уже начала привыкать к страшной мысли, что ее супруг сможет передвигаться лишь в инвалидном кресле. Но, к счастью, диагноз не подтвердился. Ерожина перевели в шестиместную палату. Он был слаб, но Надю узнал, и они немного поговорили.