Глава 1

Ведь несмотря на сладость забвения, мнене дано забыть, что я изгой; я чужой в этом столетии,среди тех, которые зовутся людьми.— Г.Ф. Лавкрафт, «Изгой»

В моих краях сложно было выделить хоть одно нормальное время года. Весна здесь начиналась всегда внезапно, и после морозов наступала резкая оттепель, из-за чего еще прохладный воздух наполнялся влагой, проникающей благодаря ветрам до самых костей. Кругом царила грязь, слякоть, а солнце непривычно било в глаза, вызывая желание забиться куда-нибудь в тень. Продолжалось все это целый месяц, пока наконец природа не приходила в порядок, и не начинался буйный рост всякой растительности, от которой целыми днями свербило в носу. А насекомые – куда же без них? Кто-нибудь скажет мне, для чего были созданы эти отвратительные назойливые твари, норовящие прицепиться к тебе и выпить кровь? Если бы они делали это без последствий, еще бы можно было с этим смириться, однако последствия этих укусов оказывались весьма плачевными.

Затем, когда температура перескакивала за очередной порог, в дело вступало лето. Так называемый «расцвет» заканчивался, и правление в свои руки забирал жестокий зной, выжигающий на своем пути все живое. Справиться с ним было невозможно. Где бы ты ни спрятался, он все равно тебя настигал, да и не мог ты сидеть без движения, запершись в какой-нибудь прохладной землянке. Пот, опять насекомые, солнечные удары, вечная усталость – перечислять недостатки я бы мог целую вечность, но люди понимающие сразу смекнут, в чем тут дело, и бессмысленно спорить. В таком омерзительном лете, когда ты чуть ли не плавишься заживо, не было абсолютно ничего хорошего.

Что ж, этот бесполезный шарик продолжал крутиться, и из пикового состояния мир постепенно возвращался обратно. Температура снижалась. Наконец, появлялась возможность дышать, не боясь выжечь себе легкие сухим раскаленным воздухом. Впрочем, веселье не длилось долго. Из периода засухи природа переходила в сезон дождей, и снова кругом, куда ни глянь, стояла одна серая грязь. С каждым днем становилось все прохладнее, и вот уже везде гуляют пронизывающие холодом ветры, а не успевший приспособиться после жары к смене климата организм легко подхватывает любую заразу, которая, если не вылечить ее вовремя, без труда грозилась перейти в серьезное воспаление, и зачастую проще сразу подохнуть, чем переживать долгие годы мучений.

И, наконец, завершение данного шоу уродцев – зима. Пожалуй, наиболее отвратительная сущность. Пусть не такая мерзкая и подлая, как весна или осень, зато губительная для обычного живого существа. Время голода и холода, время белой пустыни, время длинной ночи и короткого дня. Такая зима, пожалуй, просто не создана для жизни индивида, лишенного теплого меха или других механизмов, с помощью которых можно было бы пережить этот кошмар.

Ты просыпаешься, и вскоре уже заканчивается твой день, и мир погружается в непроглядную мглу. Этот чертов ветер не умолкает, вьюга закрывает обзор, сужает пространство до величины вытянутой вперед руки, и ты оказываешься заперт в одиночестве в этом морозном царстве отчаяния, неспособный самостоятельно ни согреться, ни добыть еды.

Это выживание. Нет, конечно, вся жизнь есть выживание, однако лишь зима способна раскрыть идею «выживания» во всей ее красе, особенно в подобных условиях. Одна единственная ошибка могла привести к гибели. Куда бы ты ни отправился, всегда приходилось думать о безопасности. О том, где достать пищу, где пережить очередную метель. О том, как не заболеть, или, когда все же заболел, вылечиться и не сдохнуть.

С другой стороны, возможно, стоило признаться самому себе в собственной неприязни абсолютно ко всем временам года. Тогда все становилось логично.

Кто-то сказал однажды, что человек есть мера всех вещей. Уж не знаю, входил ли я в это число, и что на самом деле имел в виду тот философ, однако имелась в его изречении своя истина. В конце концов, мир был один, и он был неизменен. Он представлял собой нечто определенное, единую точку отсчета, и только существо, обладающее сознанием, накладывало поверх него собственные взгляды. В отличие от тупых животных, которые просто рождаются, вырастают и плодятся, обладание сознанием приводило к обладанию мировоззрением. Иначе говоря, что для одного могло казаться высшим благом, для другого служило величайшим злом.

Разумеется, животных я не осуждал и не позволял себе высокомерия в их сторону. Я являлся такой же частью мира, как они. И вообще, если уж говорить честно, я считаю, что интеллект лишь обременяет. Люди – да и все мы, – просто не созданы были для сознания. И именно конфликт между животной жизнью, этакой бессмысленной обреченностью своего существования вкупе с врожденными инстинктами, и интеллектом порождал такое множество проблем.

Ах, что-то я опять ударился в негатив. Пора было прекращать думать о таких бесполезных вещах. С другой стороны, чем еще заниматься в такой темноте суровой зимней ночью?

— Холодно…

Прижавшись спиной к крошащейся стене, я сидел на горке обломков старого подгнившего шкафа, обняв свои колени и кутаясь в потрепанный плащ, обитый изнутри слоем овечьего меха. От плаща порядком смердило, но я не жаловался. Ничего лучше отыскать мне не удалось, и этот древний вонючий плащ не раз спасал меня от холодной смерти, а еще несколько раз даже защитил от клыков мою бедную шею, когда зубастая тварь не смогла прокусить толстый воротник.

Из разбитого давным-давно окна задувало. Ветер по ту сторону стены выл, рычал, яростно бился о препятствия. Из трещины в потолке сыпался вниз снег, закручиваясь в замысловатые спирали. Снежинки, словно в противовес буйствующей погоде, мягко приземлялись вниз, накрывая заваленный мусором пол белесым ковром, отливающим в свете луны бледным сиянием подмерзающего инея.

В носу защекотало. Шмыгнув, я невольно снова закашлялся, прикрывая отчаянно рот ладонью, чтобы не нарушать сложившуюся умиротворенную тишину. На пальцы привычно брызнуло горячей красной жижей, а рот заполнился металлическим привкусом крови.

Вытерев ладонь о стену, я зачерпнул порцию снега и отправил ее в рот. Зубы заныли от непривычного холода, но вскоре быстро привыкли, и растопленный снег превратился в прохладную воду, смывшую этот тошнотворный привкус с языка.

Успокоившийся было желудок снова заныл. Пустота в нем с каждой минутой будто становилась все больше, и от голода начинало мутить. Я буквально чувствовал, как сила покидает мое тело, и все внутри кричало о том, чтобы я наконец поднялся на ноги и отправился на поиски пропитания. Тем не менее, разум мой понимал, что