С. Заяицкий

Вместо матери

ПОВЕСТЬ В ТРЕХ ЧАСТЯХ

Часть первая

I. ТАИНСТВЕННЫЙ МОНАХ

КАТЕ снился сон: будто она уже проснулась и сидит на лавке, а в комнате никого нет, даже Пети. Детская его кроватка стоит пустая. Кате делается грустно, она выходит в садик, но в садике пусто; выходит на улицу — и на улице ни души, у всех домов ставни наглухо закрыты. Должно быть, все куда-то уехали, а ее взять забыли. Катя в ужасе бежит по улице к базарной площади, но и там полное безлюдье. У Кати слезы уже готовы брызнуть из глаз, как вдруг видит она — идет по площади ее мать с корзинкой в руках. «Мама!» — кричит Катя. Но та не слышит. Катя бежит к матери и машет ей руками, но мать глядит на нее и словно не видит. Тут вне себя от ужаса рванулась Катя и сорвала с себя сон. Проснулась.

Она лежала на лавке, на которой, сама не помнит, как заснула. Было на стенных часах пять часов, и осенние сумерки уже сгущались. Слышно было, как в своей кроватке сипел Петя. «Неужто все спит?» — подумала Катя и пошла взглянуть на брата. Тот лежал, сжав кулачки и сипел носом ровно и со вкусом. «Пожалуй, разбудить — ночь спать не будет. Вот набегался-то!»

Однако ей стало жаль будить Петю.

Она вышла в сени, отворила дверь в сад и не затворила ее на случай, если Петя проснется и спросонья заплачет. Затворить дверь — пожалуй, не услышишь. Подойдя к калитке, она оперлась на нее локтями и выглянула на улицу. Совсем как во сне: пустая безлюдная улица, белые домики с затворенными ставнями — никого нигде. Катя удивилась, что так долго не возвращается мать. Положим до тети Мани ходьбы больше часу, да там еще, небось, всякие разговоры. Отец уехал далеко на мельницу, пожалуй, и к ночи не вернется.

Катя часто оставалась одна в доме и нисколько этого не боялась. Но за последние дни столько было тревожных разговоров и про бандитов и еще про каких-то неведомых людей, которые неизвестно за кого шли и неизвестно за что людей убивали. Пока в их городе было еще, правда, тихо, бои все шли в стороне, ближе к Днепру, но кто знает. Власть была какая-то чудная. В общем всем управлял прежний урядник, объявивший, что он — за учредительное собрание. А на самом деле никто не знал хорошенько, что и как. Одни говорили, что в Москве царь давно опять сидит, а другие уверяли, будто Ленин не сегодня — завтра сюда сам приедет. Ничего не поймешь. Вообще каждый был уверен в том, что ему больше нравилось. Если кто хотел, чтоб был царь, он так прямо и говорил: есть царь. Хотел советской власти — опять очень просто: завтра к нам большевики придут.

Между тем становилось кругом все тревожнее и как-раз накануне описываемого дня мать Кати за обедом прислушалась вдруг и сказала:

— Странно, в сентябре гроза.

Отец тоже прислушался и покачал головою.

— Надо на мельницу ехать за мукой. Еще отрежут.

— И зачем так далеко завез?

— Дешевле там…

— А это не гром, — сказал Петя, — а я знаю. Это пуски.

Пете было всего три года, и пушки его не пугали, а радовали. Интересно.

Вспомнив все это теперь, Катя с некоторым страхом прислушалась. Но вдалеке все было тихо. До того тихо, что даже неприятно. Лишь бы мать скорее приходила.

Катя еще раз оглядела улицу.

Мирные белые домики, колодцы с «журавлями». Даже дико себе представить, что здесь вот может быть война. На картинках войну всегда изображали среди гор, скал, водопадов. Кате очень захотелось сбегать к своей подруге Гале, но нельзя было оставить дом, а главное — Петю. Страшно даже подумать, как он будет плакать, если проснется и увидит, что никого нет. «А ведь есть, вероятно, такие злые сестры, — подумала Катя, — которые уходят и спокойно покидают маленьких братцев».

И вдруг в этот самый миг послышался пронзительный крик Пети.

Катя бросилась в дом.

Петя стоял в кроватке и кричал, дрожа всем телом.

— Что ты? Что ты? Петя? Я здесь! Не плачь!

Но он трясся, словно от ужаса и сквозь рыдания силился что-то сказать…

В это время дверь в сенях как-то странно хлопнула, должно быть, затворилась от ветра.

Катя кинулась ее запирать.

Ей вдруг стало как-то не по себе в пустом доме с плачущим братом. Чего он так испугался?

И вот около самого дома послышались громкие сердитые голоса.

Почти в тот же миг увидала Катя в окне военные фуражки.

— А ну-ка, отоприте! — крикнул голос, и в дверь грохнули кулаки.

Петя от ужаса даже перестал плакать, вцепившись ручонками в Катино платье.

— Отоприте, вам говорят!

Катя, сама вся дрожа, погрозила Пете пальцем, отцепила его ручки и подошла к двери.

— А вам кого?

— Все равно кого, отпирай!..

— Папы нет, мамы тоже нет…

— Ну, это мы разберем, где папа, где мама. Отпирай!

И дверь так рванули, что крючок едва не отскочил.

Сообразив, что делать больше нечего, Катя отперла.

Трое военных в шинелях с ружьями и револьверами вошли в дом.

— Это ты одна такая дома?

— Одна… вот с братом…

Катя с тоской посмотрела на Петю, но тот довольно бодро поглядывал на пришельцев. Должно быть, его заинтересовали ружья.

— Так… очень приятно-с… И больше тут никого нет?

— Нет.

Военный, казавшийся начальником, самый высокий и самый страшный, вдруг подбоченился, поглядел на Катю и крикнул.

— А монах где?

Катя выпучила глаза.

— Какой монах?

— Ты знаешь, какой. Говори, куда монаха спрятала.

Катя смотрела на него в полном недоумении.

Один из военных что-то шепнул начальнику.

— А вот мы сейчас еще убедимся, — сказал тот грозно и наставил на Катю в упор револьвер.

— Говори, где… Не скажешь, убью… До трех сосчитаю.

Петя страшно закричал и зарыдал навзрыд.

Катя инстинктивно сделала движение подойти к нему.

— Стой… Говори… Раз, два… ну!..

Катя вдруг насупилась и сказала неожиданно сама для себя сердито:

— Стреляйте, если хотите… Я же говорю, что не знаю.

— Три… Ишь ты какая важная!

Но он не выстрелил, а с некоторым смущением и досадой опустил револьвер.

— Очевидно, не врет. Куда ж он, чорт, делся?.. Мне ясно показалось…

— Я говорил, что он дальше побежал… Зря мальчонку расстроили… Ишь как заливается…

Говоривший пощелкал пальцами у Пети