Понизу между тем заклубилась созданная фон Колером серая мгла. Ноги при этом как будто погрузились в мягкий ковер лесного мха. Вскоре мглистая завеса обволакивающими лоскутами поднялась, доставая всем уже почти до груди. Сгустившаяся пелена словно отделила ступни от пола, а чуть погодя появилось чувство, похожее на нахождение в невесомости. И чтобы стоять прямо, нам сейчас всем приходилось едва балансировать, словно на плавно двигающейся платформе.

— Заходим в изнанку, господа и дамы, — негромко произнес фон Колер. Профессор уже побледнел, черты его лица заострились, а вокруг кистей поднятых рук клубился мрак.

Глубоко выдохнув, я вошел в состояние расслабленной сосредоточенности и ощутил, как дух выходит из тела, в то же время оставаясь в нем. Но вопреки привычной практике краски мира не поблекли, только на периферии зрения появилась легкая размытая серость. Не скрывая удивления, я быстро стрельнул взглядом по сторонам. Эльвира, которая стояла от меня справа, также осматривалась с недоуменной настороженностью.

Царевна как и я почувствовала — из-за созданной фон Колером пелены мы оказались неразделимы со своими астральными проекциями. И сейчас в телесном виде, в привычном течении времени мы, получается, находились и в истинном мире, и в его изнанке одновременно.

Почти сразу после того, как вся команда вышла в изнанку — я почувствовал присутствие остальных неожиданно активизировавшимся внутренним радаром, серая пелена под ногами опала. Колышущиеся лоскуты мглы поползли вниз словно гибкие стебли лиан, отпуская нас. Пара секунд, и мы теперь стояли на плотном ковре правильного круга, сотканном из прессованной серой пелены.

Фон Колер между тем взмахнул рукой — как художник кистью, и положил на пол первую линию шестиконечной звезды. Она легла прямо передо мной, будто барьером отсекая ото всех остальных. Еще одно движение, еще одна упавшая на плотный серый ковер линия и стоявшая лицом к лицу с профессором Эльвира оказалась внутри первого острого угла. Профессор в это время поворачивался против часовой стрелки, широкими взмахами бросая на пол очередные, источавшие густую пелену мрака линии гексаграммы.

По правую руку от Эльвиры стоял Модест. И третья брошенная на пол черная линия, легшая на пол слева от него, одновременно отсекла от нас всех Эльвиру — царевна оказалась внутри небольшого треугольника, одной из вершин только создаваемой гексаграммы. Теперь никто из внешнего мира не мог бы к ней попасть; но и сама она без создающего конструкт навигатора покинуть защитную капсулу не могла.

Очередная линия оказалась на клубящемся мглой полу, и следом еще одна — одновременно заключая в следующую крепость вершины гексаграммы Модеста. Эта линия легла прямо перед Валерой, который стоял напротив меня через профессора. У меня в этот момент многократно усилился холодок плохого предчувствия. Насторожившись, я оглянулся по сторонам — никто их моих спутников беспокойства не показывал, все выглядели абсолютно спокойно.

Рассказать о своем беспокойстве фон Колеру?

Теперь я так и собирался сделать, потому что всегда руководствовался принципом, что в непонятной ситуации лучше задать вопрос и выглядеть дураком, чем после выглядеть дураком из глубокой лужи. И корил себя за то, что промолчал еще до начала создания конструкта. Но сейчас сделать ничего уже точно не получится, необходимо дождаться окончания создания защитной конструкции — попытка отвлечь профессора от процесса плетения может стоить слишком дорого. И вдруг, совершенно неожиданно, мое беспокойство прошло как не было, и даже наоборот — появилось чувство полного и безмятежного спокойствия.

Одновременно с тем, как профессор взмахнул рукой, готовясь положить на пол последнюю, замыкающую гексаграмму линию, на плече я почувствовал легкое касание. И сразу ощутил всепоглощающую ауру тепла и любви. Любви особенной, не требующей ничего взамен. Профессор между тем бросил последнюю линию на пол, и в этот миг по его расширившимся глазам я успел заметить — что-то пошло не так.

Фон Колер должен был положить линию, завершающую начертание защитной гексаграммы. Она должна была окончательно заключить меня, Надежду и Илью в отдельные треугольники вершин шестиугольной звезды, а также завершить начертание гексагона — правильного шестиугольника, внутри которого оказывался сам профессор.

Рука профессора дрогнула на середине штриха — причем так, словно кто-то его перехватил за запястье, а он пробовал этому воспротивиться. Последняя линия уже ложилась на пол, огородив Наденьку, но зайдя внутрь звезды вдруг потеряла плавность. Клубящаяся Тьма словно вышла из-под контроля и расплавленным черным свинцом брызнула в стороны, попав тягучими кляксами на безукоризненный костюм профессора. Лицо фон Колера мгновенно перекосило, а рот открылся в беззвучном крике.

Профессор попал словно под струю сжигающей все на своем пути черной кислоты — и в последний момент рука его все же дрогнула, а завершающая линия легла криво. Щит Давида, шестиугольная гексаграмма, был завершен не полностью: тот треугольник, в котором находился я, остался открытым.

Время в этот момент для меня не просто замедлило свой бег, а совсем замерло, остановившись. Я видел застывшее лицо профессора, искаженное не болью от расплавленной обжигающей Тьмы, а от страха за нас, своих подопечных. Сомнений в этом у меня не было — слишком уж отчаянный ужас читался в глазах обычно невозмутимого фон Колера.

Несмотря на то, что время полностью остановилось, сам я не испытывал никаких неудобств. Ни следа привычной тяжести нахождения на глубине — как бывает, когда самостоятельно ускоряюсь в скольжении, замедляя время. Кто-то более сильный поставил жизнь на паузу, выдернув меня из бега времени, так что я оказался зрителем среди скульптурной композиции. И я — по знакомой ауре рядом, даже прекрасно знаю, кто остановил мгновенье.

Обернувшись, встретился глазами с удивительной красоты женщиной. Сейчас, когда она оказалась так близко, я впервые смог рассмотреть своего ангела-хранителя без спешки и предельного напряжения сил. Как это было в тот раз, когда увидел ее во время наложения на меня слепка души.

Передо мной стояла совсем молодая, ослепительно прекрасная девушка. Не старше двадцати лет — сама по сути еще ребенок. Шагнув вперед, этот юный ангел взяла меня за руку. Она качнула головой и показала взглядом в сторону, словно предлагая покинуть пределы гексаграммы через проем, оставшийся после криво брошенной фон Колером линии, завершивший ставшую дефектной конструкцию.

Коротко глянув на профессора, я осмотрел лежащую на сером пологе незавершенную гексаграмму, оставшуюся открытой как раз на моей вершине. И не стесняясь в выражениях, мысленно поблагодарил фон Колера за привычную показуху — сначала отправить нас куда-то, а только потом объяснить свои действия.

Профессор, судя по ранам, не жилец. Умрет он в ближайшие секунды, минуты, а гексаграмма со всей командой окажется неизвестно где — не думаю, что есть составленный профессором план занятия, с указанием предполагаемого к посещению места.

Конечно, на фон Колере должен быть слепок души, но его тело уже изуродовано истинной Тьмой — и даже воскреснув, не факт что профессор сразу придет в себя. И вообще сможет вспомнить последние минуты, дни, и даже годы жизни. А вся остальная команда, заключенная в защитной гексаграмме, отправится сейчас неизвестно куда с перспективой никогда не вернуться.