Заметив, что Анджум продолжает пытливо смотреть на нее, старуха добавила:

— Я могу сказать тебе только одно: никогда не задавай ни себе, ни другим слишком много вопросов. Самой в себе разобраться трудно, а мнение окружающих собьет тебя с толку. Просто прислушайся к тому, что говорит твое сердце. Это и есть то, что вложил в тебя Аллах, такова его воля и таков предначертанный тебе путь. Если ты нестерпимо захочешь чего-то — делай! И ни о чем не жалей. Теперь иди. Впереди у тебя еще целая жизнь.

Девочка не заметила, как прошел день, похожий на сотню других дней, но также чем-то неуловимо иной, а ночью лежала в шатре, и пустыня окружала ее, как огромный черный океан. Такими же темными и бездонными были и мысли Анджум.

В ту ночь она впервые задумалась о том, что такое смерть. Это не полузанесенный песком скелет павшего верблюда, не зловещее парение стервятников в небесах, не пустота огромных безводных пространств, не безмолвие бесконечного ночного неба, а что-то другое, куда более страшное и непонятное.

И все-таки ей хотелось верить в то, что жизнь побеждает небытие, пусть даже первая временна, а второе — бесконечно.

Анджум показалось, будто она только-только заснула, но вот мать уже трясла ее за плечо. В движениях Халимы было что-то непривычное, лихорадочное, испуганное. Девочка села и потерла кулачками глаза.

— Вставай, поднимайся! Случилась беда! — воскликнула мать.

В оазисе царила паника. Все бегали, суетились, звали друг друга. Оказывается, к шейху только что примчал караульный верхом на верблюде и сообщил, что сперва заметил вдали легкое песчаное облачко, а потом на горизонте возникли черные точки. Это были всадники, чьи кони поднимали копытами тонкую пыль.

Все шейхи выставляли в пустыне охрану, дабы в случае опасности успеть собраться и покинуть оазис. Иногда, если врагов оказывалось немного, они вступали в схватку, но чаще спасались бегством: мало какие племена владели европейским оружием, а копья и сабли были бесполезны против пуль.

«Если несчастье должно прийти, оно все равно придет, от судьбы не откупишься», — подумала Халима, вспомнив предсказание Джан.

Гамаль не велел жене собирать вещи. Верблюду предстояло везти их самих. Мужчина принес лишь два связанных вместе, похожих на черные пузыри бурдюка с водой.

Бедуины не брали с собой и мелкий скот, потому что с овцами и козами бегство на большие расстояния невозможно.

— Спасайтесь, спасайтесь! — кричал шейх, не надеясь защитить своих людей.

Белые могли ездить на верблюдах только шагом, если вообще умели держаться на них верхом, тогда как бедуинам ничего не стоило послать животных вскачь, что и сделал Гамаль, увидев, как песок вдали подскакивает и вихрится под копытами чужих лошадей. Мужчина не задавал себе вопроса, что нужно французам, между тем, хотя их набеги и были жестоки, они редко совершали их без причины.

Возможно, то было проявление трусости, но Гамаль не видел и не знал, что стало с соплеменниками. Он инстинктивно рванул туда, где высились барханы, надеясь укрыться за ними. У него была одна жена и осталась единственная дочь, и он смертельно боялся их потерять.

Халима крепко прижала Анджум к себе, буквально вцепившись в нее. Их подбрасывало и трясло, сердце бешено колотилось, в висках стучала кровь.

Они не слышали криков европейцев и визга их пуль. У Гамаля был немолодой, зато опытный и послушный верблюд. Повинуясь воле хозяина, он долго петлял меж барханов, а потом остановился. Погони не было. Поднявшееся над горизонтом солнце золотило строгие линии вздыбленных ветром и словно застывших песков; от чахлого саксаула протянулись тонкие, как паутинки, тени.

— Подождем и поедем назад? — спросил мужчина жену.

Она не успела ответить, как неожиданно послышался тонкий, но уверенный голос Анджум:

— Джан сказала, не надо оглядываться, нужно двигаться дальше.

— Позади нас ждет смерть! — подхватила Халима.

— А впереди? Мы не знаем, далеко ли до воды. В сутках езды есть оазис Эль-Голеа, но он в другой стороне. А что там, — Гамаль показал вперед, — мне неизвестно.

Жена и дочь напряженно молчали, и мужчина со вздохом подстегнул верблюда, принуждая его продолжать прерванный путь.

У них было два бурдюка воды — и много, и мало: смотря по тому, сколько времени придется ехать. Они не взяли с собой ни единой кошмы, и им предстояло ночевать на песке, под открытым небом. Им было нечем развести огонь, а, значит, стоило опасаться диких зверей. Правда, деньги, данные Фернаном Ранделем, оставались при них: Гамаль хранил мешочек на своем теле. Только чем им сейчас могли помочь деньги?!

А еще путников подстерегал главный враг: изнурительная дневная жара, огненный суховей, убивающий всякую жизнь. Арабская пословица гласила: «В пустыне ветер встает и ложится вместе с солнцем». На бескрайних просторах он обладал огромной силой. Случалось, ветер заметал песком целые караваны.

Прошло несколько часов. Яркий свет слепил глаза. Язык во рту распух и сделался шершавым. Кожа стала сухой и обтягивала лицо, будто маска. Анджум ныла, прося воды, и отец давал ей, но понемногу. Кто знает, сколько времени им придется идти, а к концу третьих суток пути надо напоить и верблюда, иначе он падет.

Близился вечер. Анджум мерно покачивалась на верблюжьей спине. Она не спала, все видела, но ничего не чувствовала. В голове было пусто. Когда путешествуешь по пустыне, мысли замирают, сознание впадает в забытье.

Вершина гряды, как гребень застывшей волны, потом спуск и снова гряда. Песок и небо, зной в каждом луче солнца и порыве ветра.

Наступила ночь. Гамаль вырыл канавку от скорпионов с помощью найденной коряги, вырыл, зная, что вскоре ее снова засыплет песком.

Анджум свернулась клубочком возле лохматого верблюжьего бока. Родители думали, что она спит, но она не спала и слышала их разговор.

— Почему я не догадалась прихватить с собой немного еды! — со вздохом промолвила мать.

— Нам было не до этого. Если мы промедлили хотя бы миг, угодили бы под пули.

— Что было нужно белым? Почему они напали на наш оазис? Наше племя такое бедное! Что у нас можно взять?

— Кто знает! Один человек всегда найдет, что отнять у другого.

— А где деньги? Ты взял их с собой? — спросила Халима.

— Вот они. Теперь я думаю: если это все, что осталось нам от Байсан, то мне они не нужны. Полагаю, надо зарыть их в песок. Пусть это будет платой.

— За что и кому? Пустыне? Аллаху? Судьбе?

— Не знаю. Просто я чувствую, если мы избавимся от них, у нас появится надежда на то,