Специально нанятый повар приготовил арабские блюда: кускус, барашка на вертеле и слоеные медовые пирожки. Насладившись яствами, Франсуаза предложила Мартену выйти в сад, где он еще не был и где недавно политая земля, словно некая утроба, источала влажный жар.

— Как вы относитесь к арабам, майор? — как бы между прочим спросила хозяйка дома после каких-то незначительных фраз.

Не зная, какого ответа от него ждут, Мартен ограничился тем, что пожал плечами, а после заметил:

— Но кухня у них отменная!

— Будь моя воля, я загнала бы их всех как можно дальше в пустыню, — отрывисто произнесла Франсуаза. — Это непокорный и темный народ. Позволить им жить там, где живем мы, все равно что поселить диких зверей по соседству с домашними.

— Насколько я понимаю, арабам требуется просвещение, — уклончиво произнес Поль.

Франсуаза презрительно усмехнулась.

— Мой муж тоже так считает. На самом деле то, что творится в их головах, способен уничтожить только сабельный удар.

Такие речи удивляли Поля Мартена лишь потому, что они исходили из уст женщины. Впрочем, эта женщина была необычной, полной контрастов, начиная от темных глаз, черных волос и ослепительно-белой кожи и заканчивая сочетанием чарующей женственности с почти мужской силой воли.

Большинство колонистов спокойно воспринимали то, что в Париже офицеры блистают мундирами в театральных ложах, целуют дамам ручки в салонах, интересуются модной поэзией. Проявляют крайнюю щепетильность в вопросах чести и являются воплощением благородства, тогда как здесь, в этой южной стране, нападают на мирные поселения, жгут дома и с крайней жестокостью, если не сказать зверством, убивают местных жителей.

«Нас послали на войну, а на войне мы ведем себя, как на войне», — объясняли они.

— Мне кое-что нужно от вас, — сказала Франсуаза, пристально глядя на Поля. — И не просто так, а за вознаграждение, которое, я надеюсь, вас не разочарует. Давайте пройдем в беседку.

Ее просьба ошеломила Мартена: уничтожить обитателей небольшого бедного оазиса под названием Туат, находившегося в нескольких часах езды от города. А в награду она предлагала… себя.

— Зачем вам это? — растерянно произнес майор, лицо которого пылало.

Он ощущал себя юнцом, которому впервые представилась возможность испытать женскую ласку. Чувства Фернана Ранделя его не заботили. Он сразу угадал в нем подкаблучника. Мартен презирал таких мужчин. Но ему хотелось знать причину столь жестоких устремлений Франсуазы.

— Там живут люди, которых я вынуждена опасаться. Не пытайтесь выведать большего, просто исполните мое желание. Одним нищим оазисом больше, одним меньше — какая разница! Тем более для вас.

— Ваш муж тоже мог бы отдать такой приказ.

— Он не станет этого делать, — сказала Франсуаза, пронзая собеседника взглядом, и с очаровательной улыбкой добавила: — Я заплачу вам вперед, прямо сейчас. А мою просьбу вы выполните потом. Вы офицер, и мне будет достаточно вашего слова.

Она запустила пальцы в волосы Поля и принялась ласкать его затылок, тогда как ее немигающие глаза и сочные, как созревший плод, губы делались все ближе и ближе.

К своему удивлению, Мартен чего-то боялся, но не мог понять, чего. Эта женщина была поразительно уверенной в себе, в собственных чарах и невероятно опытной в достижении своих целей. Она казалась воплощенным соблазном и воплощенной опасностью. Не позволяла перевести дух или сделать шаг назад. Не давала задуматься о размерах деяния, за которое платила своим телом.

А Франсуаза решила, что никогда не расскажет мужу о том, что она сделала с девочкой. Ребенок плакал, не переставая, и это действовало женщине на нервы. В очередной раз войдя в комнату, она закричала: «Замолчи же наконец!» Но плач только усилился, перейдя в дикие всхлипывания.

Тогда Франсуаза подскочила к девочке и отвесила ей пощечину, а после несколько раз пнула ногой. Маленькая арабка вскрикнула и потеряла сознание, а вскоре у нее начался жар.

Вспоминая об этом, женщина не испытывала раскаяния. Она считала, что все сошло на редкость удачно.

Анджум сделала несколько шагов по направлению к шатру старухи Джан, но потом остановилась в нерешительности. Она все еще на что-то надеялась, хотя надежда была столь же призрачна, как мираж в пустыне.

— Никогда не стой возле входа, а всегда входи, не имей привычки огладываться, а двигайся только вперед, — послышался голос, и старуха выглянула наружу.

На ней была посеревшая от пыли и песка длинная рубаха с разрезами по бокам, сандалии из ссохшейся сыромятной кожи и оловянные браслеты. Коричневое морщинистое лицо украшали голубые звезды, а в носу болталось кольцо.

Анджум не стала убегать, а подошла ближе.

— Говори, — сказала Джан.

— Отец считает, что ты обращаешься к духам, которые существовали, когда не было даже пустыни, но мне кажется, пустыня была всегда, — наивно и смело произнесла девочка.

— Да, — серьезно подтвердила старуха, — пустыня была всегда. Только белые считают ее долиной смерти, а для нас — это страна жизни, видимой и невидимой. Духи — это невидимая жизнь, точнее, видимая немногим. Она существует, как существуют не только земные, но и небесные сокровища.

— Ты умеешь разговаривать с джиннами?

— Я могу обратиться к ним, но я не в силах заставить их отвечать. У тебя есть какой-то вопрос?

— Я хочу узнать про Байсан!

— Входи, — сказала Джан, и девочка очутилась в ее шатре.

Она удивилась тому, что здесь нет никаких колдовских предметов, вообще ничего необычного и особенного. Вероятно, недаром мудрые люди говорили, что ключ к раскрытию всех тайн — именно простота.

Анджум присела на корточки. У нее был серьезный взгляд и не по-детски скорбно сомкнутые губы.

— Твой отец прав, — заметила Джан, выслушав девочку. — Байсан очутилась в ином, недоступном для нас мире.

— Ей там хорошо?

Старуха достала из-под лежавших в углу тряпок круглое зеркало. По местным меркам это была драгоценная, а в данном случае, как подозревала Анджум, еще и волшебная вещь.

— Посмотри в него.

Девочка с любопытством уставилась на себя: смуглое лицо, заплетенные в косички волосы, выразительные и одновременно строгие глаза.

— Могла ли ты раньше сказать, что видишь там не только себя, но и Байсан?

— Да.

— Так вот: теперь перед тобой только ты.

— А моя сестра?

— Она смотрится в другое зеркало и тоже видит лишь саму себя.

Анджум не то чтобы поняла, а почувствовала, что хотела сказать Джан: сестра изменилась, или с ней что-то сделали. Девочка уже знала: нельзя протянуть руку в сон и выхватить оттуда то, что тебе нужно, как невозможно взять ничего в потусторонний мир из мира вещей.

— Мы с Байсан никогда не встретимся?

— Кто знает! — уклончиво ответила старуха.

Только она имела смелость не говорить «все руках Аллаха»: