Профессора богословского факультета Уппсальского университета косо поглядывали на своего знаменитого коллегу, подозревая его в образе мыслей почти еретическом. Но как мог Линней поступить иначе, если доступные ему морфологические данные говорили о том, что во всем мире животных нет существа, более близкого к человеку, чем «зверь гнусный обезьяна»? В своей частной корреспонденции он мог высказываться на этот счет вполне откровенно. Вот что он пишет в феврале 1747 г. петербургскому ботанику Иоганну Гмелину: «Людям не нравится, что я поместил человека среди антропоморфных. Но человек познает самого себя. Отбросим слова, мне безразлично, каким наименованием пользоваться. Но я спрашиваю тебя и весь мир, в чем же состоит основное различие между человеком и обезьяной, согласно законам естественной истории? Поистине я не знаю ни одного. Пусть кто-нибудь указал бы мне хоть одно! Если бы я назвал человека обезьяной или наоборот, на меня накинулись бы все богословы, но по правилам науки я, пожалуй, должен бы был это сделать»[25]. Конечно, между обезьянами и цивилизованным европейцем середины XVIII в. есть определенная разница. Однако, если вдуматься, она может оказаться не так уж и велика в сравнении с тем, что отличает всех приматов от представителей других отрядов млекопитающих. Сам Линней сформулировал это так: «Многим нравится думать, что люди отличаются от человекообразных обезьян как день от ночи; но если сравнить меж собой высокообразованного премьер-министра из Европы и готтентота с мыса Доброй Надежды, то трудно поверить, что они имеют общее происхождение, или если сравнить самую элегантную придворную даму с необузданным и одиноко бродящим дикарем, то вряд ли можно догадаться, что они принадлежат к одному виду»[26].

Если вынести за скобки поверхностные различия, особенно те, что определяются культурой человека и его цивилизованным образом жизни, то во всех существенных чертах, включая анатомию, физиологию, систему размножения и поведение, сходство между Homo и Simia так велико, что трудно провести четкую линию, которая бы их разграничивала. Линней утверждал это весьма недвусмысленно, и не только в приватной переписке, но и в опубликованных работах[27].

Конечно, в условиях своей эпохи Линней не сделал, да и не мог сделать последнего и решающего шага — объяснить высочайшую степень сходства между человеком и другими приматами единством их эволюционного происхождения. Это случилось только спустя столетие, но к этому времени почва была уже хорошо подготовлена. В вопросе сходства человека и животных Линней не был абсолютным первопроходцем. Еще в XVI в. европейские анатомы сопоставляли между собой скелеты человека и других позвоночных (например, птицы) и наглядно показывали, насколько они похожи (рис. 2.2). Однако только благодаря трудам, высокому авторитету и всеевропейской славе Линнея идея о том, что человека нельзя отделять от других представителей животного мира, особенно приматов, получила широчайшее распространение.

Но вот что интересно. В европейской культуре еще со времен Средневековья глубоко укоренилась идея генеалогии. Царствующие особы, высшая аристократия и подражающая ей знать помельче были буквально помешаны на родословных и поисках предков, желательно подревнее и пославнее. Это было характерно как для Западной, так и для Восточной Европы. Православнейший царь Иоанн IV Грозный считал себя потомком совершеннейшего язычника — римского императора Августа, и немало гордился этим. Составление родословных и генеалогических древ было широко распространено за много веков до Линнея и Дарвина. Уже в Ветхом Завете можно найти рассказ о происхождении трех основных «рас» человека — семитов, хамитов и яфетидов — от трех сыновей праотца Ноя, да и различных родословных в библейских книгах можно найти множество. Но как же трудно и долго пробивала себе дорогу мысль о том, что генеалогическим родством могут быть связаны не только члены монарших фамилий, но и животные, и растения! Посмотрите внимательно на рис. 2.1. В этом фрагменте линнеевской системы вполне можно усмотреть нечто похожее на генеалогическое древо, в котором современные представители кошачьих ведут свой род от единого предка, бывшего одновременно предком не только их, но и всех остальных отрядов класса млекопитающих. Конечно, это сходство до некоторой степени поверхностно; нельзя рассматривать линнеевскую древовидную систему как прямое и полное отражение родословной животного мира. Она отображает отношения между видами по их сходству, а не по родству, подобно тому как иерархическая лестница соподчинения, принятая в армейской среде, не имеет ничего общего с кровным родством.

Линней многого не знал, в чем-то добросовестно заблуждался, порой отдавал дань предрассудкам и расхожим идеям своего века[28]. Классификация животных, основанная только на их сходстве, может быть обманчива (мы еще не раз с этим столкнемся). Линней зачастую переоценивал степень сходства и различия, что порождало ошибки в его классификации, о которых можно прочитать у историков зоологии. Чего стоит, к примеру, курьез, когда он счел скромно окрашенную самку кряквы и нарядного селезня-самца разными видами уток и придумал им разные научные названия. Не менее удивительным кажется нам его решение поместить носорога в отряд грызунов, то есть в одну группу с крысами, мышами, хомячками и шиншиллами. Само собой разумеется, что эти ошибки полностью противоречат современным взглядам на эволюцию и систематику птиц и млекопитающих. Однако на фоне гигантского объема работы, проделанной «князем ботаников», число таких досадных промахов крайне невелико.