Секунду он смотрел ей в лицо, а потом медленно сполз с кровати и потянулся к своим брюкам.

Похмельный дурман полностью вытряхнуло у него из головы.

— Вот так дела, — пробормотал он, — как же так получилось?

Одевшись, Щукин снова наклонился над Вероникой. Глаза ее были открыты и смотрели в потолок, между сведенных судорогой губ блестели белые зубы и черной горошиной виднелся прикушенный кончик языка. Неподвижность и синюшный цвет лица говорили только об одном.

Никаких сомнений не оставалось. Вероника была мертва.

Тело ее — такое трепетное, нежное и горячее ночью — теперь было холодным и неодушевленным, словно предмет интерьера комнаты — стул или та же кровать. Щукин, полностью одетый — в костюме и ботинках, — сновал по квартире и, стараясь двигаться как можно тише, уничтожал следы своего пребывания.

Перво-наперво он протер влажной тряпкой все гладкие предметы, на которых мог оставить отпечатки своих пальцев. Протерев бутылку шампанского, Щукин поставил ее на место. Поднял фужер с пола, тщательно вымыл его и водрузил в сервант за стеклянную дверцу. Второй фужер вытер концом простыни и оставил на ночном столике. Подушку, на которой спал, положил в шкаф, потом остановился посреди комнаты, где на широкой кровати раскинулся труп женщины, и задумался.

Нет, он ничего не упустил. Осталось только протереть мертвое тело женщины, чтобы уничтожить возможные отпечатки пальцев, отыскать и спустить в унитаз использованный презерватив.

Только проделав все это и убедившись, что следов его пребывания в квартире больше не осталось, Щукин осторожно закрыл дверь в комнату, где находился труп, и присел на кухне.

Нет, он не был напуган. За свою бурную жизнь он не раз видел мертвые тела, ему самому приходилось убивать, поэтому смерти он не боялся — ни своей, ни чужой. Но…

Щукин был озадачен.

— Что же все-таки произошло? — пробормотал он. — Очень похоже на то, что она отравлена. Цвет лица и характерное выражение… Следов от удавки на шее нет. Да и кто мог пробраться в квартиру? Дверь заперта изнутри на замок — я проверял… Не я же ее все-таки убил…

Он поднялся и прошелся по кухне, щелкая пальцами.

— Отравлена, отравлена… — бормотал он, — кем? И каким образом? В ресторане? Не может быть. Когда мы с ней приехали сюда, ничего не ели. И не пили, кроме шампанского… Шампанское… Но ведь и я его пил. И нормально себя чувствую, если не считать похмелья… Нет, черт возьми, что-то здесь не так… Вполне вероятно, что это всего-навсего несчастный случай… Может быть, Вероника принимала на ночь какое-то лекарство и у нее на это лекарство была аллергия… А может, и не несчастный случай… Так или иначе, — решил Щукин, — оставаться в этой квартире мне нельзя.

Он направился было к входной двери, но на полдороге остановился. Прошел к бару, прихватил бутылку коньяка рукавом пиджака, чтобы не оставить отпечатков, налил себе рюмку. Так же держа рюмку завернутой в рукав рукой, посмотрел на закрытую дверь в комнату.

— Извини, — серьезно и печально сказал Николай, — если что не так было. Хорошая ты все-таки женщина… была…

И одним духом опрокинул в себя содержимое рюмки.

Через минуту в этой квартире Щукина уже не было.

Бутылка пива хоть и прояснила немного спекшиеся мозги, но желанного просветления не принесла.

Щукину пришлось снова идти в вокзальный буфет за очередной дозой прохладительного слабоалкогольного напитка.

«Итак, — вернувшись на свое место в зале ожидания, думал он, — билет я купил. На первый попавшийся поезд — чтобы только уехать подальше из этого чертова города. Конечно, вины моей в том, что Вероника погибла, нет — только косвенно, может быть, я виноват, но кто знает… В руки ментам попадешься, поди доказывай, что ты не верблюд. К тому же — за прошлые мои грешки меня прихватить могут. Но все-таки, все-таки… Что произошло? На этот счет могут быть только две версии — первая, я о ней уже думал, что Вероника отравилась сама и случайно. Аллергия не аллергия, мало ли что на свете бывает. Версия вторая — Веронику кто-то отравил. Причем сделал это очень искусно — не оставил никаких следов и меня, кстати говоря, подставил. Но… Но как этот «кто-то» проник в квартиру, если дверь была заперта на щеколду изнутри. Я никого не впускал… кажется… Хотя помню мало из того, что было вечером. Вероника открыла кому-то дверь, пока я спал? Впустила человека, который напоил ее ядом? Бред какой-то… С другой стороны, она могла и не подозревать подвоха. Все-таки женщина. Но… Ее могли застрелить, зарезать, задушить в конце концов… Почему выбрали яд как средство уничтожения?..»

Щукин отпил глоток из бутылки и оглянулся. В зале ожидания, кажется, не курят. Выходить на перрон лень. К тому же там шныряют ментовские патрули. То документы проверяют у проезжающих, то бомжей шугают…

Так или иначе — лишний раз с ментами ручкаться не очень-то охота.

«Хотя документы у меня в порядке, — подумал Николай, — отличные документы, выданные на имя Маслова Арнольда Антоновича. Третий год пошел уже с тех пор, как Сенька Купец мне их замастырил. Ладно… документы документами, а дела творятся непонятные. На чем я остановился? Ага, яд… Почему именно яд? Очевидно, что опоить Веронику ядом мог только ее знакомый — человек, которому она доверяет. Так вот этот самый человек — падла двужопая — меня и подставил. Теперь такой вопрос остается — зачем он это сделал? Чтобы отвести подозрение от себя самого? Или убийство Вероники подстроено для того, чтобы именно меня подставить? Н-да… В любом случае ясно, что работал человек компетентный во всех отношениях. Ведь меня видел весь персонал «Золотого гребешка», не считая посетителей. Конечно, официанты на меня и укажут. И не вспомнят, гады, как стольники от меня глотали ни за что… Можно, естественно, если меня — не дай господь — мусора прихватят, насвистеть им, что я Веронику до дома проводил, а сам дальше бухать пошел… Не, в этом они наблатыканы — понимают, что если такой мужик, как я, с бабой в кабаке весь вечер бухал да бумажками разбрасывался, то с ней явно не в ладушки играть собирался. К тому же меня могли соседи видеть. А как известно всему миру, для хорошего соседа настучать — все равно что кусок колбасы съесть… Нет, Щукин Николай Владимирович, он же Валов Александр, он же Маслов Арнольд, он же Эдуард Бронштейн, он же… и тэ дэ, и тэ пэ… Нет, надо валить отсюда подобру-поздорову. Если Вероничку завалили за ее делишки какие-то, то мне до этого никакого дела нет, хоть и жаль бабу. А если кто-то ко мне подбирается и, чувствуется, делает это со всей душой и полным вдохновением, тогда тем более — пора уносить ноги. В этом городе я в полном говне, а если свалить успею, то… еще посмотрим, кто кого… А до чертова поезда еще целых полчаса осталось…»

На этой мысли пиво у Щукина закончилось. Несколько минут он раздумывал, не пойти ли еще за бутылочкой, но отказался от этого. В голове его уже основательно прояснело, а туманить себе мозги алкоголем в его нынешнем положении — дело последнее.

Тем не менее покурить следовало бы.