Я ошибся… Там, где перекатывалась вода, был не брод, а порог. Вода неслась стремительно, и глубина была приличная. Зато дальше, на месте слияния одной речки с другой, образовалась отмель. Вот там-то и можно было перебраться.

Караван устремился к спасению, пытаясь не терять больше ни минуты. Фургоны трясло и подкидывало на ухабах, а колеса и оси скрипели так, будто собирались вот прямо сейчас развалиться. А в табунах недовольно ревели баги, подгоняемые пастухами.

Да! Мы взяли с собой всех, кого удалось прикормить. Увы, не всех я сумел пока объездить. И не все разрешали впрягать себя в фургоны. Но оставлять таких животных я не хотел… Ни одного! Их и так на севере было мало. А кто знает, что ждёт нас в будущем…

Радуясь тому, что баги охотно шли на контакт с людьми, мы утащили больше этих животных, чем надо. Гнали с собой табуны, как настоящие кочевники. Жадность — грех. Но никто из нас это жадностью не считал. Это была запасливость!

Первые телеги ворвались в воду на переправе, поднимая тучи брызг. В телегах отчаянно ругались мужчины, и визжали женщины. Я сам, получив брызгами в лицо, еле сдержал крик! Вода была и в самом деле ледяная!.. Но отряды врага уже показались на глаза. Японцы торопливо бежали к нам — и явно не с целью сказать: «Кон ни чи ва!». Уж больно хари у них суровые были, насколько я смог рассмотреть… А я на зрение никогда не жаловался, даже до отправки на эту планету.

Счастье, что переправа была широкой. Наш караван перебрался через реку раньше, чем враги сумели нас догнать. Часть японцев тоже кинулась к броду, а часть — в сторону. И мы не сразу разгадали их манёвр.

А когда разгадали, было поздно…

Мы оказались не совсем на берегу, а на вытянутой каменистой косе, и это был единственный доступный нам островок твёрдой почвы… Чтобы пройти дальше и полноценно выбраться на другой берег, пришлось бы преодолеть второе, почти пересохшее русло реки с песчаным дном. Но стоило туда сунуться одной из телег, как она просто завязла в песке!.. И как баги ни бились — вытянуть её не могли. Сами чуть в песок не ушли, бедняги…

Чтобы добраться до цели, мы должны были ехать по косе дальше — туда, где она к этому берегу примыкала. Но пока мы разворачивались, пока возились с застрявшей телегой, хитрые японцы перекрыли нам этот выход…

Мы сбились плотной толпой на каменистой косе, отгородившись от врага телегами и укрыв за ними людей и багов. Но дальше двигаться было некуда! Мы попали в ловушку. И пусть за телегами, прикрывшись щитами, мы были защищены от болтов, но японцы отлично видели наше безвыходное положение. И уже никуда не спешили.

Два часа они старательно по нам стреляли. Нечасто. Работало всего два десятка стрелков. Но за эти два часа все мы осознали: выхода нет. Среди людей уже гуляли шепотки о том, что лучше нам отдать этим грабителям всё, что есть — лишь бы дали уйти. А кто-то предложил даже поделиться с ними багами!..

Я это услышал… И рявкнул так, что разом заткнул всех умников. Вот только пройдёт ещё немного времени, и — я точно знаю! — эти разговоры начнутся вновь…

— Если эти svolochi пойдут на переговоры и предложат сдаться, тебя… Как это? Свергнут! — мрачно поделился со мной своими соображениями отец Фёдор.

— Без тебя знаю… — буркнул я.

Отчасти, я сам был виноват в этом положении дел. Слишком долго мы шли. Слишком устали люди. И атака японцев стала последней соломинкой, после которой у верблюда подломились ноги. Но отдавать багов? К черту всё! Мне легче самому их зарезать, и будь что будет!

И снова отец Фёдор как в воду глядел… Вечером среди японцев наметилось шевеление. И вскоре к берегу подошёл суровый воин в деревянных доспехах. Он достал рупор — металлический, к слову — и начал кричать в него на английском:

— Меня зовут Нэо Мураяма! Я командир этих воинов! Кто ваш главный?

Ничего не оставалось, как взобраться на телегу. И орать, не имея рупора, в ладошки, попутно срывая горло:

— Меня зовут Джошуа Петерсон! Я глава этих людей! Что вам надо?

— Мы давно вас заметили! — заявил в рупор Мураяма. — Вы прошли по нашим землям, не заплатив! Мы требуем заплатить пошлину в размере десятой части вашего имущества! И штраф в размере ещё трети имущества! И тогда мы отпустим вас!

— Вот подлец! Прости, Господи… — покачал головой отец Фёдор.

— Ну… Ситуация у нас и впрямь так себе! — расстроился Балард. — Имеет право…

— А ну тихо! — попросил я, обернувшись.

Люди в караване смотрели на меня, и в их глазах читались надежда и страх. Причём страха было явно больше… А вот надежда была какая-то призрачная. Мои люди, которых я провёл от самого ледника, уже давно разуверились в счастливом будущем…

— Что скажешь, Петерсон⁈ — крикнул неугомонный Мураяма.

А я вот не знал, что дальше делать. И попросил хотя бы об отсрочке:

— Дайте нам время подумать!

— Не о чем думать! — отрезал японец. — Вы нарушили…

Хлопок был такой тихий, что я его едва расслышал. Даже в первую секунду подумал — может, кто-то из моих что-то уронил?.. Но уши меня не подвели: неподалёку кто-то выстрелил из винтовки.

А результат был у Мураямы прямо на лице написан.

Точнее, посреди лба…

Командира японцев качнуло на солдата, стоявшего за ним, и тот начал активно ругаться на своём, на японском. А когда труп Мураямы упал на землю, стала понятна и причина ругани. Это входное отверстие было аккуратным, а вот на выходе….

Забрызгало троих японцев, стоявших позади.

Я хотел было крикнуть, что это не я стрелял… Что у нас даже мушкета нет…

Но не успел. С другого берега захлопали новые выстрелы, выбивая тех японцев, которые неосторожно высунулись из укрытий, чтобы глянуть на труп Мураямы.

— Там! Из-за грибов! — указал отец Фёдор на небольшую рощу местных растений.

Но я уже и сам видел, что стреляют оттуда… Это от винтовок дыма почти не было. А всякие мушкеты создали серый шлейф, как от костра с сырыми дровами.

— Часть повозок на другую сторону! — распорядился я, хотя прекрасно понимал, что от огнестрела это нас не спасёт.

Но пусть у моих