только личные вещи, рюкзак с кое-какой одеждой и продуктами в дорогу. Да, условия нашего существования в очередной раз ухудшились, но и эта перемена не несла прямой угрозы жизни. Тем не менее постепенно всеми нами овладевало чувство, что на очереди нечто очень плохое.

Вскоре после того, как нам приказали покинуть наши дома, венгерские полицейские из специального подразделения обошли все еврейские семьи, предлагая людям выйти. Я и сейчас могу представить, как это было. Они переходили от дома к дому, одетые по полной форме, в пилотках с пером.

Полицейские сопроводили нас к грузовикам и отвезли в дальний конец города. Мы были все вместе: бабушка Клара, моя тетя Хани с Магдой и Зуликом, мама, Арнольд и я.

Я оглянулся на наш красивый новый дом. Мне не хотелось уезжать, тем более что мы не знали, куда нас везут. До сих пор помню выражения лиц некоторых соседей, выглядывавших из окон своих домов. Никакого искреннего огорчения я на них не заметил. Полагаю, по-настоящему они огорчились потом, гораздо позже, когда увидели, что некоторым из нас удалось вернуться.

Гетто в Берегсасе было создано на территории кирпичного завода, находившегося на окраине города, недалеко от железнодорожного вокзала.

Всех евреев города разместили под длинными навесами на огромной заводской территории. Я знал, что где-то здесь есть и мои друзья-евреи со своими семьями, но никого из них не видел.

В гетто переехали и другие члены нашей большой семьи: мои дядя и тетя – Игнац и Малка Лазаровицы, их дети – Магда и Барри. Брата отца, Изидора, забрали в армию, но его жена Рози и трое их маленьких детей были там, в гетто. Там же находилась семья Шани Ицковица. Наши отцы были двоюродными братьями, а мы с Шани были ровесниками. В Венгрии ему присвоили имя Шандор, но все звали его Шани. Они жили на улице Акразия, недалеко от нас. Шани ходил в венгерскую школу, поэтому мы виделись не очень часто. В 1942 году отца Шани тоже призвали в армию, и он приехал в гетто вместе с матерью и младшим братом. Там, в гетто, мы не встретились, но позже наши судьбы связались воедино.

После высадки из грузовиков нас разместили под длинными навесами, которые использовались ранее для хранения кирпичей. На несколько недель это место стало нашим временным домом. Территорию завода заранее огородили, по периметру расставили полицейских – следить за тем, чтобы никто не ушел.

Несмотря на то что нацистская Германия к тому времени уже оккупировала Венгрию, немцев на этом этапе мы не видели. Всю операцию по эвакуации, а также сопровождению и охране успешно выполнила венгерская полиция.

Условия в этом импровизированном гетто были совершенно непригодными для содержания тысяч людей. Навесы, каждый длиной примерно в пятнадцать метров, защищали только сверху, боковых стен не было. Стоял апрель, и тепло по-настоящему еще не пришло. Я помню, как холодно бывало по ночам. Мы старались защититься от ветра, вешая одеяла, но это помогало мало.

Каждая семья размещалась в одной секции гетто. Мы были с бабушкой и Лейзиндерами – Хани, Шломо, Магдой и Зуликом, которые раньше жили с нами в комплексе. Мало-помалу наше сообщество начало организовываться.

В центральной части гетто оборудовали общую кухню, и работавшие на ней старались по мере возможности обеспечить всех свежей, хорошо приготовленной пищей. Я вызвался помогать на кухне и, работая там, чувствовал, что вношу свой вклад в общее дело.

Гетто в Берегсасе было создано на территории кирпичного завода, находившегося на окраине города. Всех евреев разместили под длинными навесами на огромной заводской территории.

В гетто не было душевых и мыться приходилось холодной водой – не самое приятное занятие в апреле, но мы все надеялись, что это временно и что скоро мы переедем в лучшее место.

Проведя в гетто четыре недели, мы там же отпраздновали Песах. Все было по-другому – вдали от дома, без мацы[19]. Мы пытались сохранить атмосферу праздника в этих совсем не подходящих для праздника условиях, но без особого успеха.

В один из дней в середине мая поступил приказ покинуть гетто и проследовать на железнодорожную станцию. Нам сказали, что там нас посадят на поезд и отправят в трудовые лагеря. С позиций сегодняшнего дня все представляется очевидным, и кто-то может подумать, что мы должны были все знать и понимать и ни в коем случае не повиноваться. Но в том-то и дело, что ничего подобного холокосту история еще не знала, и даже в худших кошмарах евреи моего города не могли представить, какой ужас нас ожидает.

Хотя к этому времени известия о происходящем уже распространились по другим европейским странам, мы были полностью отрезаны от мира. Мы ничего не знали о движении поездов и перевозке миллионов евреев из разных стран в концентрационные лагеря и лагеря уничтожения. Средства коммуникации были развиты плохо, оккупация Венгрии случилась относительно поздно, а депортация венгерских евреев произошла быстро и организованно. Поведать правду было некому – ни один выживший домой не вернулся.

В Польше гетто существовали в течение нескольких лет, пока их не снесли, но в Венгрии они открылись всего за несколько недель до нашей эвакуации. Представляется сомнительным, что Германия на том этапе войны преуспела бы в осуществлении своего сатанинского заговора по убийству сотен тысяч людей в течение нескольких недель, если бы не помощь со стороны Венгрии. Ни в Берегсасе, ни во всем Карпатском регионе не нашлось «праведников народов мира»[20]. Лишь очень немногие венгры предлагали евреям какую-либо помощь до их заключения в гетто.

Почти тотальный коллаборационизм венгерского народа и его вклад в судьбу евреев Венгрии – одно из самых уродливых пятен на человеческой расе в истории Второй мировой войны.

В середине мая венгерские жандармы начали эвакуацию. Женщин, стариков и детей избивали прикладами винтовок и дубинками, торопя побыстрее выйти из гетто.

Мы были полностью отрезаны от мира. Мы ничего не знали о движении поездов и перевозке миллионов евреев из разных стран в концентрационные лагеря и лагеря уничтожения.

Никто из нас понятия не имел, куда мы направляемся. Полицейские по-прежнему твердили, что нас просто перевозят к рабочему месту. Секрет охранялся строго.

Рядом с заводом проходили железнодорожные пути, по которым в те времена, когда предприятие еще работало, привозили продукцию. На путях нас уже ожидали вагоны. Каждые несколько дней солдаты специального подразделения венгерской полиции приходили в гетто и уводили группу, определенную для отправки согласно графику.

Настала и наша очередь. При выходе из гетто нам сказали сложить все ценные вещи, которые мы привезли с собой, в большое ведро. Венгерские солдаты собрали все золото и драгоценности, включая обручальные кольца. Как и многие женщины, мама зашила большую часть нашего золота в подкладку пальто, которые мы носили, и в одежду, которую мы взяли с собой.

Позже все это золото исчезло вместе с нашей одеждой.

Мы прибыли на железнодорожный вокзал, имея при себе небольшой запас еды и воды. На станции уже стояли грузовые вагоны, в которые нам приказали садиться.

Я помню, там был ужасный хаос: толпы людей, шум, крики. Вооруженные охранники подталкивали нас, заставляя поторопиться и побыстрее сесть в поезд. Вагоны были забиты до предела, так что яблоку некуда было упасть.

Потом мы услышали лязг и скрип – нас заперли снаружи. Сразу же стало темно, лишь кое-где свет просачивался через щели. Мы – мама, Арнольд и я – прижались друг к другу в темноте, чтобы быть вместе и не потерять друг друга. Думаю, бабушка, Хани, Магда и Зулик попали в один с нами вагон. Других наших родственников тоже посадили на поезд, но в неразберихе и сумятице мы никого из них не видели. Вагонов в каждом поезде было много, и сама эвакуация в Аушвиц осуществлялась несколькими разными видами транспорта, поэтому мы разделились. В то время мы также ничего не знали о судьбе наших близких в Добрженице. Позже я узнал, что и в сельской местности евреев сажали в такие же поезда и отправляли в пункт назначения.

Что сталось с ними, о том у нас нет никаких сведений.

В битком набитых вагонах мы прождали, казалось, вечность, прежде чем поезд наконец тронулся с места.

Не имея возможности сесть и вытянуть ноги, мы пытались как-то приспособиться к тесноте, принять