Разбудили его пинки. Отвешивали их те же стражники. Не злобно, но чувствительно. Лампа вновь горела.

— Пожалуйте на суд, — насмешливо сказал один из них.

Студиозус вспомнил о своей несчастной доле и поплёлся за ними вверх по лестнице. Его препроводили в большую комнату, где сидели трое в военной одежде и при мечах. В углу стоял вчерашний францисканец. Он был бледен, голова обмотана тряпкой.

— Этот? — спросил его самый суровый из троих.

Монах всплеснул руками.

— Да что вы! Этот благочестивый юноша, наоборот, заступался за меня! Почему его схватили? Верно, по недоразумению! Да и того, кто кинул в меня камень, я прощаю. Бог ведь велел нам прощать.

— Хорошо, святой отец, мы отпустим этого шалопая, — успокоил монаха суровый незнакомец, — того, другого, вы, конечно, прощайте, но мы будем его ловить, дабы он не сеял смуту в городе.

...Альбрехт сам не помнил, как оказался дома. Почтенная госпожа Фромбергер, увидев его, заплакала:

— Где ты ночевал, паршивец? Разве затем мы собираем деньги на твою учёбу, чтоб ты шлялся по непотребным девицам? Сейчас я позову отца, и он высечет тебя, как в детстве!

Но «паршивец» почему-то страшно обрадовался этой перспективе:

— Да, мамочка! Да! — закричал он, чем испугал мать ещё больше.

— О, Пресвятая Дева, защити нас! — прошептала она, обнимая непутёвого сына.

— Сеньор Лойола, — с сомнением, будто извиняясь, сказал бородатый хирург. — Придётся вам взять в зубы вот это, — и он протянул гладко обструганную палку, чуть толще большого пальца.

— Зачем? — не понял Иниго.

— Операция очень болезненная. В таких случаях иногда больного лишают сознания ударом по голове, но мы очень надеемся обойтись без этого.

— Вот и правильно, — одобрил пациент, — но палку глотать я тоже не буду. Я же сказал — вы меня не услышите. Вам мало моего слова?

— Не подумайте, что мы вам не верим, сеньор, — заговорил второй хирург, стараясь придать своему голосу кротость, — да нам и не помешают ваши крики. Просто вам так будет легче. И ещё: мы вынуждены крепко привязать вас к кровати, дабы вы резкими движениями не навредили своим ногам ещё больше.

Раненый страшно возмутился:

— Ещё чего придумали! Связать меня, как дикого зверя? Даже и не пытайтесь, вам это дорого встанет!

«Кровопускатели» переглянулись и пошли искать хозяина замка, дона Мартина. Как назло, тот недавно уехал по делам. Тогда позвали донью Магдалену. Лойола уже знал, что она замужем и давно не живёт в родительском замке, а просто приехала погостить к старшему брату.

Капризы Иниго она, конечно, осудила.

— Дорогой братец, в вас говорит гордыня. Поверьте, ничего плохого не случится, если вы покоритесь этим людям, если уж ваша жизнь довела вас до такого плачевного состояния.

Лойола закрыл глаза и обиженно сказал:

— Не понимаю, почему вы все не верите мне? Я ещё никогда не нарушал данного слова.

— Хозяйка, — шепнул Магдалене один из хирургов, — а нет ли у вас в подвалах вина покрепче?

— Я не хозяйка здесь, — объяснила она, — а вино... у дона Мартина есть необычное вино, он привёз его с юга. Говорят, оно выдерживалось тридцать лет, а крепость в нём такая — любого с ног валит. Ну как, братец? — обратилась она к Иниго, так и лежащему с закрытыми глазами. — Не откажешься выпить вина перед операцией?

Он молчал.

— Заснул, наверное, — предположил один из бородачей. В это время рука раненого прочертила в воздухе какой-то странный знак. Он открыл глаза и произнёс неожиданно благостно:

— Почему не выпить? Несите.

Вино и вправду оказалось убойно-крепким. Цвет его был золотисто-янтарным, словно закатное солнце, вкус хранил воспоминание о дубовых бочках. Полный стакан этого напитка ввёл Лойолу в туманно-восторженное состояние. Казалось, ноги уже почти в порядке, и так хотелось продлить блаженное отдохновение от боли...

Он увидел, как «кровопускатель» снимает со стены меч, висящий здесь с незапамятных времён.

— Других инструментов не нашлось? — заплетающимся языком спросил Иниго. Хирурги осматривали рукоять оружия, прикидывая для чего-то размеры. Он смотрел на них, и вдруг его остро пронзило неприятное предчувствие — не кричать-то, пожалуй, будет действительно трудно.

Коротко выдохнув, он изо всех сил сжал кулаки. Вовремя. Один из мучителей схватил его ногу. Иниго смог сдержаться и не вскрикнуть, вонзив в ладони сильно отросшие ногти. Только это и позволило ему сдержаться и не издать ни звука, пока ему ломали кости рукоятью меча. Когда «бойня», как он называл потом операцию, закончилась — обе его ладони оказались в крови, буквально продырявленные ногтями.

Он уже плохо понимал происходящее. Кажется, Магдалена принесла ещё один стакан янтарного вина... Вроде бы хирурги были довольны своей работой...

На следующий день ноги потеряли чувствительность. Поднялся жар. Раненый совсем загонял служанку, поминутно прося пить, но делал только маленький глоток, и то не всегда. Его тошнило. Жар всё усиливался. Дон Мартин, обеспокоенный состоянием брата, вызвал других лекарей. Они не нашли ошибок в проведённой операции и высказали предположение: пациент страдает от лихорадки, никак не связанной с его ранами.

Независимо от причины, болезнь неуклонно пожирала храброго рыцаря. Он уже давно ничего не ел, всё чаще проваливался в вязкое забытье. Через несколько дней врачи собрали в замке консилиум и решили, что больной не перенёс операции. Набожная донья Магдалена, продлившая свой визит в родительский замок ради несчастного брата, послала письмо своему духовнику. Она просила священнослужителя прийти и совершить последние таинства над умирающим.

Иниго сквозь тяжёлый красноватый туман смотрел, как строгий, чем-то похожий на его сестру священник расставляет чаши на столе около кровати. Латинские слова мессы, знакомые с детства, жужжали над ухом. Их смысл проступал из тёмной глубины и погружался в неё снова. Иниго почти не знал латыни. Вдруг фраза «Mortem Tuam annuntiamus, Domine» дошла до его понимания и ужаснула. «Смерть Твою возвещаем, Господи».

— Как же так? — спросил он поперёк чтения. — Почему мы возвещаем смерть? Зачем?

Сестра сердито шикнула. Священник, будто не слыша, продолжал ронять звучные и непонятные латинские фразы.

Причастив умирающего, священник удалился. Иниго оставили в покое. У дверей дежурила служанка. Вынесли свечи, оставив только одну большую. Её неторопливого горения должно было хватить до утра.

«Ну вот и всё, — подумал Иниго, — закончилось будущее. Ничего уже не добьёшься, ничего не изменишь...»

Он безуспешно попытался повернуться.

«Неужели всё же нет выхода?» — «Молитесь, дон Иниго, Бог милостив...» Сколько молитв прочитал он за свою жизнь! Но можно ли назвать настоящей молитвой хоть один из этих механически повторяемых текстов?