У рода Лойол есть свой покровитель — святой Пётр. Сколько страстных романсов когда-то сочинил юный Иниго к инфанте Каталине, которую даже ни разу не видел, к фрейлине Жозефине, чьей любви безуспешно добивался... Сейчас он создаст гимн святому Петру и вложит в него всё своё сердце...

Иниго представил свою мандолину. Он привык складывать слова, тихо перебирая струны. Музыкальный инструмент остался в Памплоне. Там же, где и роза Девы Марии, украденная для него верной Лионеллой. Может, ядро поразило его из-за пренебрежительного отношения к святыне? Или из-за самоуверенности? Хотя скорее то была безумная вера в победу.

Свеча оплыла и покосилась, но служанка не входила. Она боялась открывать дверь без надобности. Ни стонов, ни тяжёлого дыхания не доносилось из комнаты. Умирающий сочинял стихи. Они представлялись ему в виде чёток — среди простых костяшек испанских слов он вставлял самоцветы латыни. «Mortem tuam, mortem meam» — шевелились его губы. А потом появился святой Пётр. Он выглядел недовольным.

— Ты же покровитель нашего рода, — сказал ему Лойола, — к кому мне ещё обращаться?

— Обращайся к Тому, Кто сделал меня Петром, — велел святой, и в разгорячённую голову раненого впорхнули строки из детства, которым так хотела научить его мать:

* * *

Утром Магдалена осторожно заглянула в комнату. На кровати неподвижно высилась гора одеял. Женщина подождала на пороге. Подняла руку, чтобы перекреститься, да так и застыла, услышав с кровати бодрый голос брата:

— Совесть у вас не приживается, дорогая сестрица, никак не дозовёшься вас. Хотите уморить голодом больного человека!

С этого дня Иниго начал поправляться. Правда, встать он пока не мог, не говоря о том, чтобы ходить. Донья Магдалена осталась в замке ещё на некоторое время, чтобы собственноручно ухаживать за братом. Он строил планы на будущее, говорил о скором возвращении на службу. Вот только встанет. Сестра украдкой вздыхала и прятала слёзы.

Однажды он счёл себя вполне способным читать и велел сестре принести рыцарских романов. Донья Магдалена нахмурилась. Хотела ответить резкостью, но передумала и кротко согласилась:

— Как вам будет угодно, братец. Сейчас поищу.

— Только не «Амадиса Галльского», — крикнул ей вслед Иниго, — я его в Памплоне уже наизусть выучил... а, впрочем, можно и его... в крайнем случае.

Вернулась Магдалена с книгами. Осторожно сложила на одеяло толстые фолианты.

— Сестрица! — возмутился Лойола. — Что ты принесла мне? Я разве священник? Зачем мне Библия? А эти толстые жития? Да я же умру от скуки над ними! Давай, неси романы!

Магдалена опустила взгляд, но произнесла твёрдо:

— Нету романов, братец. Из чтения — только церковные книги.

— Что это случилось с доном Мартином? — удивился Иниго. — Или Перо заморочил ему голову? (Он имел в виду их брата, дона Перо, служившего священником в церкви Святого Себастьяна в Аспетии). У нас же были полки с нормальными книгами, я помню.

— Не знаю, дон Иниго, я ведь давно не живу здесь, — пожала плечами Магдалена, внутренне цепенея от страха. Она занималась лжесвидетельством, попросту говоря — врала. Правда, делала это во имя спасения брата. Ей давно казалось — Иниго ведёт неправедную жизнь. Все годы, что они не виделись, — до неё долетали слухи не только о воинских подвигах младшего брата, но и о его многочисленных амурных похождениях, попойках и скандалах.

— Надо будет спросить Мартина, может, он не всё выбросил, — проговорил Лойола, с отвращением открывая Житие Франциска Ассизского. — Спросишь, а, сестрица?

Та кивнула, моля Бога не карать её за обман. Потом помолилась, чтобы обман не раскрывался как можно дольше. Иниго, сердито сопя и бормоча себе под нос, переворачивал тяжёлые страницы, кое-где склеившиеся от долгого лежания на полке. Сестра на цыпочках, стараясь не спугнуть его, покинула комнату.

Через некоторое время к ней прибежала служанка с известием о том, что больной срочно зовёт её к себе.

Донья Магдалена заметалась. Как поступить, если он потребует позвать брата Мартина? Она ведь не успела посвятить того в свои душеспасительные планы. Да и поддержит ли её старший брат? Он, конечно, не такой гуляка, как Иниго, но особого рвения в вере тоже не проявляет.

Она попадётся на обмане. Такая безупречная! Лучше уж признаться самой... Да, она прямо сейчас пойдёт и признается младшему брату, объяснив всё заботой... но тогда придётся нести ему эти романы, исчадие греха... Нет, никогда!

Закусив губу, она нерешительно вошла в комнату.

— Сестрица, — сказал ей Иниго, — неужели Мартина, как всегда, нет дома?

Она машинально кивнула, отметив, что продолжает нагло врать. Старший брат копался в садике под окном, Магдалена прекрасно знала об этом.

— Ну, нет и не надо! — махнул рукой Иниго. — И тебя хватит. Мне поговорить нужно. Послушай, сестрица, я ведь стал калекой, верно?

Магдалена отчаянно замотала головой, но её запас по вранью неожиданно закончился. Она почувствовала, как краснеет, будто девчонка, укравшая сладкий пирожок.

— Не отвечай, — разрешил он, — я сам знаю. Видишь ли, я уже несколько дней бодрюсь впустую. Не представляю, как жить дальше. Тебе этого не понять, наверное, но... мне удавалось неплохо коротать жизнь ожиданием подвига. Я ведь был неплохим воином, спроси тех, кто служил со мной. Вот... и дождался. Вряд ли я теперь вернусь на службу. Такая история.

С помощью локтей он немного приподнялся на подушках, изо всех сил подтащив прикрученные к палкам, будто неживые ноги.

— Я всё думал, как жить дальше, — помолчав, продолжал он, — и всё выходило, что жить не нужно...

— Самоубийство — страшный грех! — запальчиво прервала его Магдалена.

— Да... я знаю, — отозвался он с досадой. — Только не тебе судить меня. Ты здорова.

Она снова залилась краской. Иниго полистал книгу о Франциске Ассизском.

— Вот, где-то здесь... нет, не могу найти. Но я понял сегодня: быть святым гораздо почётнее, чем рыцарем. В общем, сестра, я решил стать святым.

— Да ты... твоя гордыня не знает границ! — она даже задохнулась от возмущения.

— Почему же? — кротко спросил Лойола. — Ты не была рыцарем и не знаешь, насколько это трудно. Но я же справился. Здесь, конечно, потруднее будет, но ничего, у меня ведь впереди целая жизнь.

— Вы очень самоуверенны, братец, — сказала она, откашлявшись, — между прочим, святых избирает Бог. Стать святым по своему хотению не во власти человека.

— Ну а почему же ты так уверена, что Бог не изберёт меня? Меня же посвящали Ему. Даже тонзуру, говорят, выбривали в младенчестве. И мама меня рожала в хлеву.