Ноги его сами сделали несколько шагов прочь. Людвиг посмотрел насмешливо:

— Что? Крысы чувствуют — наш кораблик дал течь?

— Так его всё-таки отлучают? — Альбрехт ещё потопал вперед-назад, как будто хотел согреться.

— Ха! Проснулся. Отлучили уже. Сам папский аббревиатор буллу составил. И ещё... — начал Людвиг и осёкся потому, что вокруг наступила мёртвая тишина.

Раздался хорошо знакомый им, глуховатый голос Лютера. Они увидели его сухощавую фигуру на каком-то возвышении. Наверное, кто-то принёс скамью из аудитории. Лицо профессора выглядело усталым и одутловатым от бессонных ночей, проведённых за переводом Библии.

— Я получил эту папскую буллу, — произнёс он с отвращением. — Я презираю и отвергаю её, как безбожную и лживую. До сих пор я только слегка играл с папой. Теперь начнётся самая серьёзная борьба...

Безмолвная толпа зашевелилась. Многие протискивались, стремясь покинуть университетский двор. Но не Альбрехт.

Безумное вдохновение вдруг охватило его. Он сорвал с плеча сумку и начал торопливо рыться в ней.

— Враги жгли мои труды, — продолжал Лютер, — это дало мне свободу... дало свободу...

Альбрехт выхватил наугад одну из книг. Это была печатная книга по риторике, стоившая больших денег. На ходу вырывая из неё страницы, он протиснулся сквозь толпу к скамье, на которой стоял любимый профессор. Достигнув цели, сел на землю перед скамьёй. Вокруг теснились грязные башмаки и сапоги. Смяв книжные страницы, он нагрёб руками соломы, от которой уже давно собирались очистить университетский двор, и вытащил огниво. Лютер бросил на него короткий благодарный взгляд и говорил ещё что-то, а другие студенты и магистры подгребали солому. Когда костёр запылал — в него под крики толпы полетела папская булла, и Альбрехт почувствовал ни с чем не сравнимый восторг причастности к великому...

...Иниго тащили на носилках его бывшие соратники — Педро, Карлос, Мануэль, ещё какие-то испанцы-братья, чьи имена он всё время путал. Путешествие вконец измотало раненого. Ноги и так-то болели непереносимо, а из-за того, что дорога постоянно шла то вверх, то вниз, его тело съезжало с носилок, доставляя дополнительные мучения. Тем не менее ясность сознания больше не покидала его. Бывший комендант Памплоны пребывал в полном рассудке и злости, переходящей в ярость.

— Проклятые французы! — шипел он сквозь сжатые от боли зубы.

Толстяк Педро каждый раз добродушно возражал:

— Чем вам так не угодили французы, дон Иниго? Уж и помощь оказали, и отпустили с Богом.

— Гореть им в аду вместе с их помощью! — злился Лойола. — Коновалы!

Тощий желчный Карлос предположил:

— Сдаётся мне, дон Иниго, что вас снедает обыкновенная зависть к их рыцарскому поступку. Это весьма нехорошо. Разве одному вам позволено поступать благородно?

— Пользуешься тем, что мне не вызвать тебя на поединок? — выкрикнул Иниго и замолк, пронзённый новой болью. Педро, понизив голос, сказал Карлосу:

— Не сердись на него. Он не на тебя и не на французов злобу держит. За короля ему обидно, больше, чем за себя самого.

— Здесь можно и согласиться, — проворчал Карлос, — мой венценосный тёзка в последнее время плохо различает подданных и их поступки с высоты своего величия.

— Оставьте в покое короля! — прервал их Лойола слабым голосом. — Его власть от Бога, что тут ещё обсуждать...

— Страдания весьма облагородили вам душу, дон Иниго, — заметил Карлос, — раньше мы как-то не слыхали Божиего имени из ваших уст.

В этот момент дорога круто повернула, огибая скалу. Откуда ни возьмись с гиканьем вылетели всадники в чёрных колетах и полумасках и окружили носилки с раненым.

— Деньги! — крикнул один из разбойников, свесившись с лошади и издевательски щекоча шею Карлоса кончиком кинжала. Остальные негодяи молча поигрывали обнажёнными клинками. Храбрый кабальеро выхватил рапиру, но Педро поймал его руку и сильно сжал. Потом снял с пояса кошель и протянул разбойнику:

— Вот. Возьмите и пропустите. У нас больной. Его нельзя задерживать.

Разбойник внимательно посмотрел в кошель и недобро ухмыльнулся:

— Нельзя задерживать? Аристократ, что ли?

— Он просто наш друг... — торопливо начал Педро, но был перебит срывающимся голосом Иниго:

— Моё имя Иниго Лопес де Рекальдо Лойола.

Всадники в полумасках расхохотались.

— Придётся забрать тебя с собой, Лопес де Рекальдо, раз ты такой гордый! — сказал главарь разбойников. — Выкуп за тебя порадует нас больше, чем эта жалкая подачка, — и он бросил кошель Педро в дорожную пыль. От удара кошель раскрылся, из него выкатилось несколько кривых серебряных монет, изготовленных недавно в Новом Свете. Такие деньги назывались «корабельные песо» — намёк на то, что их чеканили прямо во время плавания, невзирая на качку.

Карлос горько усмехнулся:

— Какой тут может быть выкуп! Этот несчастный умрёт у вас через сутки.

— Врёшь! — засомневался разбойник.

— Да ты посмотри на его ноги! — начал уговаривать Педро. — Видишь — кость наружу торчит? Его пушечным ядром ударило, странно, что ещё жив.

— Вот страсти-то Господни! — удивился разбойник. Даже вытянул шею, разглядывая Иниго. — Ладно, даёте ещё столько же и везите своего гордого покойника дальше. А ну, поднимите кошелёк! — велел он своим людям. Тут же двое спешились и наперебой бросились рыться в пыли, жадно выуживая кривые монеты. Карлос тяжело засопел и снял с пояса свой кошель.

Когда разбойники остались далеко позади — Педро сказал с восхищением:

— А всё же рыцарь вы, дон Иниго, прямо как в старинных романах.

Карлос промолчал.

Июньское солнце обрушило на горные дороги лавину безжалостного зноя. Носилки уже давно казались путникам чугунными. Но ещё хуже было лежащему на них. У него снова начался жар, губы превратились в какую-то корку, постоянно трескавшуюся то здесь, то там. Как назло, кончилась вода, а до ближайшего селения оставалось не менее трёх часов пути. Сознание Иниго снова начало путаться, он провалился в полусон-полубред.

Карлос и Педро отработали свою очередь тащить. Отдали носилки братьям, чьи имена никак не мог запомнить Лойола, и, в качестве отдыха, честно плелись в хвосте процессии.

— У него удивительный дар убеждать, — задумчиво произнёс Карлос, — до сих пор не понимаю, почему в цитадели я так верил в нашу победу. Ведь и младенцу было ясно, чем всё закончится.

Педро покивал согласно. Помолчав, спросил осторожно:

— А ты ведь знаешь о его прежней жизни. Почему он вообще в Памплоне оказался? Он же вроде как при дворе блистал. Говорят, за какое-то преступление сослали?

Карлос хмыкнул.