— ЛЮБОВЬ.

И хотя их отделяло друг от друга несколько шагов, он почувствовал, как это слово проникает ему за воротник рубашки, скользит вниз по спине, забирается под мышки, возвращается на грудь, щекочет ребра... Как сквозь туман, он услышал, что она просит:

— Скажите! Говорите мне что-нибудь, говорите!

Он принялся перечислять слова, стараясь произносить их как можно ближе к их значению:

— СЛАБОСТЬ, КОЛЕНИ, ВЗДОХ...

Ослабев, она опустилась на стул напротив него. Второе слово развело ее колени. Платье поползло наверх. Она выдохнула:

— ТВЕРДОСТЬ!

Он почувствовал, что все в нем словно натянулось, каждая часть тела напряглась, он наполнился той самой силой. Он принялся, почти обезумев, шептать слова прямо в ее раздвинувшиеся колени:

— СКОЛЬЗИТЬ...

— ДЫХАНИЕ, — ответила она.

— РЕШИТЬСЯ, — добавил он.

— ПРЕГРАДА.

— РАСЩЕЛИНА.

— УКУС.

— СОЕДИНЯТЬ.

Они сидели друг против друга и обменивались словами все громче, все быстрее, все теснее припадая друг к другу. Каждое слово имело свое место.

— НАГОТА, ДАТЬ, ГЛАДИТЬ, ВОЙТИ, ВЛАГА, СИЛА, ТВЕРДОСТЬ, МЯГКОСТЬ, ВСПОЛОХИ, ПРЕДЕЛ, ИЗЛИТЬ, ЗЕРНА, ЛИЗАТЬ, СЛАДОСТЬ, ЛАВИНА, БЛАЖЕНСТВО...

Хаос звуков и огрызки слов

Городская суматоха поглотила его с первых же шагов. Отовсюду навалились огрызки голосов, прогорклые куски разговоров и червивая болтовня. Выпячивали грудь колесом грандиозные обещания. Уныло плелись бесконечные жалобы. Оглушали крикливые благодарности. Растягивались ничего не стоящие клятвы. Лопались перезрелые приторные умиления. Тот, кто хоть раз почувствовал полноту слов, будет страдать, до скончания дней своих от пустой болтовни...

Его затошнило. Действительно, как она и предупреждала, слова без капелек смысла причиняли невероятное страдание. От боли у него вырвалось:

— ТИШИНА!

Потом он двинулся дальше, стараясь перепрыгивать через в изобилии рассыпанное повсюду чужое, бессмысленное бормотание.

Я как раз собирался взяться за один из своих рассказов

Со Станиславой Т. мы познакомились сразу, как только переехали. Ее скромная квартира находилась под нашей, и уже на следующий день она, в знак приветствия и самых лучших пожеланий, смела со своего потолка всю паутину.

Это была приятная дама, но блеск в ее глазах надолго не задерживался — сразу было видно, что из тех пятидесяти лет, которые она прожила, не меньше чем в тридцати декабрь длился гораздо дольше обычного. Она коротала свой век в девичестве, и почти весь он был заполнен уходом за почти неподвижным отцом и несколькими горшками с землей, в которых не росла даже случайная трава. За две зимы до нашего переезда в этот дом отец Станиславы Т. умер, и ей остались только глиняные посудины, до верха наполненные жирно-коричневой комковатой землей, которая по-прежнему ничего не рожала. Тем не менее весной она снова, с надеждой, выносила их на балкон. Зимой, чтобы они не замерзли, аккуратно ставила пустые горшки в рядок на окне своей невеселой жизни.

Дружеские отношения с одинокой дамой состояли из любезных приветствий при встрече на лестнице и совместных прослушиваний наиболее драматических спортивных состязаний. В последнем нам помогал весь дом. Чей-нибудь радиоприемник обязательно разносил, причем с большим жаром, все, даже самые мельчайшие детали, стоны репортера или вздохи зрителей на каком-нибудь далеком ристалище. Домой друг к другу мы не заходили, только пару раз недолго обсуждали, есть ли на рынке яблоки и какой сорт более всего соответствует каждому времени суток.

А потом, в один из тихих послеполудней, — видимо, спортивный сезон к тому времени уже закончился, — послышался звонок в дверь. В первый момент мы подумали, что Станиславе Т. стало плохо: она казалась очень бледной, голос ее дрожал. Говорила она как бы через силу, смущенно:

— Простите, если я вам помешала, но я хотела вас кое о чем попросить, это для меня очень важно, я бы даже сказала, жизненно важно.

— Пожалуйста, пожалуйста, проходите. — Я направил движение гостьи в сторону комнаты, в которой мы обычно оттачивали мастерство беседы.

Станислава Т. несколько мгновений рассматривала рассыпанные по столу слова — я как раз собирался взяться за один из своих рассказов, — потом двумя пальцами раздвинула пошире веки и сказала:

— Видите, даже по моим глазам видно, что я не была замужем. Молодой девушкой я была помолвлена с моим Храниславом. Однако за несколько дней до назначенного венчания он куда-то уехал, не сказав мне ни слова, не дав никаких объяснений. Сначала я ждала. А потом продолжала его ждать. Я никогда не полюбила никого другого. И вот спустя тридцать лет Хранислав возвращается с чужбины. Собирается нанести мне визит. Я получила его письмо, в котором он сообщает о намерении сделать это в мой день рождения, в первую субботу декабря. Как бы вам объяснить? Я хочу его увидеть, но не хотела бы, чтобы он видел меня. По крайней мере такой, какой я стала.

Станислава Т. замолчала. Спрятала взгляд и собственных коленях. Ни жена, ни я не знали, что ей ответить. Исповедь нашей гостьи шуршала на скатерти, и я уже не мог разобрать, где ее рассказ, а где мой...

Как бы то ни было, день потихоньку покидал комнату.

Я не хотел соглашаться и думал, что ни за что этого не сделаю, вплоть до того самого момента, когда я сдался

Ей-богу, я долго не соглашался. Жена, однако, твердила, что мы просто обязаны ей помочь. В конце концов, может быть, пора уже наконец хоть что-нибудь сделать не по моему, а по ее желанию. Несколько утр подряд я находил в нашей постели просьбы, потом обоснования, наконец настоятельные требования. Как это обычно и бывает, я не хотел соглашаться и думал, что ни за что этого не сделаю, вплоть до того самого момента, когда я сдался.

— Ну, хорошо, но интересно угнать, как ты все это осуществишь? — спросил я, только для того, чтобы легкой язвительностью замаскировать свое поражение.

— О, я уже все обдумала, — радостно подпрыгнула моя жена.

— Вот как? — я считал, что мне следует притвориться слегка обиженным.

— Сказать по правде, я была уверена, что ты согласишься, поэтому уже давно начала приготовления, — вывернулась она.

Все, что она тут же изложила, относилось к первой субботе декабря. Итак, в то утро мы отправимся к Станиславе Т. И пока ее друг будет у нее в гостях, моя жена будет изображать ее дочь, а я зятя. Под вечер, когда он удалится, мы вернемся к себе.

— Мне кажется, это невозможно, — я махнул рукой. — Мы еще и супа не попробуем, как он разглядит наш обман! И тогда эта и без того вечно печальная дама почувствует себя непоправимо несчастной!