Примерно это я и предполагал и стал терпеливо дожидаться данных по гипнотизерам. Но почему-то они запаздывали. Грешить на технику я не мог, компьютеры Службы не глючили никогда. Но сейчас мой ноутбук явно тормозил. Никогда еще мне не приходилось так долго ожидать ответа на запрос. Специалисты Службы качали информацию не только из баз данных ФСБ, МВД и других отечественных спецслужб, но, как я с полным на то основанием подозревал, влезали в сети всех наиболее значительных разведок мира. Сеть Службы и ее поисковая система по быстродействию на порядок превосходили любую из других известных мне. И еще я доподлинно знал, что наши спецы могут со своих машин не только войти в любой компьютер мира, но и влезть в пусковые системы межконтинентальных ракет и даже хваленые президентские ядерные чемоданчики. Дело не только в том, что в Службе работают лучшие специалисты, хотя и в этом тоже. Они используют в работе знания, которые еще очень не скоро станут известны науке…

…Мой ноутбук пискнул, и на мониторе вместо заставки появилось лицо Радзивилла. Я включил переговорное устройство.

– Немедленно сними свой запрос! – почему-то шепотом произнес он.

Я никогда не видел такого выражения на лице своего командира.

Нам с Мишкой, фамилию которому в свидетельство о рождении вписал директор детдома, чья фантазия не зашла дальше Иванова, недолго довелось оставаться полновластными хозяевами генеральского буфета. Назавтра после нашей так постыдно закончившейся самоволки в соседнем, двадцать пятом, номере объявился невысокий толстенький парень. Был он лет семнадцати, с густой черной шевелюрой, печальными, чуть навыкате, карими глазами и большим носом с горбинкой. По всей его великолепной прическе, от темени до самого чуба, тянулась узкая прядь совершенно седых волос.

– Боря Кацнельсон! – представился он, не подавая руки.

– Немец, что ли? – удивленно спросил Мишка. Его невежество, как и непосредственность, не знали границ.

– Почему немец? – нахмурился Боря. – Я еврей.

– Да ты что! – почему-то восхитился Мишка. – В жизни не видел! А мы с пацанами еще гадали – какие они, евреи?

– Что тебе не нравится? – Боря еще больше потемнел лицом и сжал пухлые кулаки. – Ты хотел, чтобы у меня на голове рога росли?

– Все, кончайте! – предупреждая скандал, я встал между ними. – А ты, Мишка, язык бы придержал! Какая тебе разница – еврей, немец?

– Да я что? – Мишка так ничего и не понял. – Я ничего! Тебя, вааще, откуда сюда привезли?

Убедившись, что национальный вопрос исчерпан, но все еще не до конца доверяя нам, Кацнельсон ответил:

– Из Москвы!

– Из самой Москвы? – восхищенно переспросил Мишка, вытаращив на Борю бездонные голубые глаза. – И что, с родителями жил или тоже детдомовский?

– Почему детдомовский? – удивленно спросил Боря и вдруг совсем по-детски сморщил лицо, и по его пухлым щекам полились слезы.

– Ты что? – опешил я.

– Родителей, – он всхлипнул, – убили!

Когда нам с Мишкой удалось кое-как его успокоить, Боря рассказал, что их семья собиралась отбыть на жительство в Израиль. Отец был широко известным в узких московских кругах ювелиром и коллекционером, и жила семья небедно. Все уже было готово, мебель распродана, вещи собраны, драгоценности надежно спрятаны. Но вечером, предшествующим отъезду, в квартиру обманом проникли какие-то вооруженные люди и стали пытать родителей, требуя деньги и драгоценности. Получив требуемое, они все равно убили мать и отца и ушли. Сам Боря остался жив лишь потому, что во время налета оказался в дальней комнате и успел спрятаться под кроватью. После похорон родителей он остался с девяностолетней прабабкой. А вскоре откуда-то появился участливый Петр Станиславович Радзивилл, помог устроить прабабку в дом престарелых и сделал Боре предложение, от которого тот не стал отказываться…

Еще через день командир привез из Астрахани совсем молоденького, но какого-то ушедшего в себя, замкнутого парня с огромными черными глазищами – Мустафу Рахимова, который представился Митей и не стал ничего про себя рассказывать. Пятым, и последним, появился коренастый крепкий мужик лет тридцати, в котором угадывалась военная косточка, но с одутловатым лицом выпивохи. Назвался он Павлом Алексеевичем и этим вызвал общее неприятие. Мало того, он демонстративно не желал общаться ни с кем из нас, даже в буфете сел через два столика от всех. Тут за ужином у него и возник конфликт с Мишкой. Паренек уже уселся за стол, а Павел Алексеевич еще только заполнял свой поднос.

– Слышь, Паша, захвати мне рыбки, вон той, красненькой, – простодушно попросил Мишка.

– Какой я тебе Паша, щенок! – неожиданно взвился тот. – Пойди и сам возьми!

– Фу-ты ну-ты! – Мишка не полез в карман за ответом. – Важный какой выискался! Петух топтаный!

– Это ты мне? – побагровел Павел Алексеевич и подошел к Мишке вплотную. – Повтори-ка…

– И повторю! Петух…

Не выдержав такого оскорбления, Павел Алексеевич схватил Мишку за оттопыренное веснушчатое ухо. И тут произошло то, чего никто из нас не ожидал. Острый Мишкин кулак врезался под дых обидчику с такой неожиданной силой, что тот согнулся пополам. Другой кулак тут же впечатался в нос, из которого брызнули струйки крови.

– Что тут у вас?

Я не заметил, откуда появился в буфете Радзивилл. Ох и достанется же сейчас Мишке! Но Павел Алексеевич повел себя совсем не так, как я ожидал.

– Да вот, поскользнулся случайно. Надо же, нос разбил! – ответил он, вытирая кровь белоснежной салфеткой.

– Бывает! – произнес без всяких эмоций командир, взял бутерброд с колбасой и вышел из буфета. Я напряженно ждал продолжения конфликта, в котором приготовился стать на Мишкину сторону. Но Павел Алексеевич снова удивил всех.

– Ну ты и черт! – уважительно сказал он Мишке. – Ладно, будь по-твоему. Паша так Паша.

Надо сказать, что уже через неделю их отношения стали даже не дружескими, а по-настоящему братскими. Сблизило их то, что Паша, как и Мишка, был детдомовским. Из Омского детского дома он попал в Суворовское училище, потом в военное и стал офицером-танкистом. Но через три года был сначала разжалован из старшего лейтенанта в лейтенанта простого, а потом и вовсе изгнан из армии за дискредитацию офицерского звания. Что конкретно означала такая формулировка, Паша не расшифровывал, но из армейского опыта я знал: офицеру надо очень постараться, чтобы вылететь из Советской армии, не отдав ей двадцать пять лет от звонка до звонка.

После этого он несколько лет работал грузчиком в магазинах, постепенно опускаясь на жизненное дно. Но Радзивилл не дал Паше достигнуть низшей точки падения. Отыскал его, руководствуясь одному ему известными признаками, и привез из Свердловска сюда, в Подмосковье.

Через несколько дней раскололся и молчаливый Митя-Мустафа. Оказалось, что ему было пятнадцать лет и его отчим занимал важный пост в министерстве торговли Башкирии. Родная его мать год назад умерла на операционном столе из-за ошибки анестезиолога. То ли с похмелья, то ли по какой другой причине он перепутал препараты и ввел совсем не то, что было нужно. Банальная операция по удалению аппендикса закончилась летальным исходом. Отношения с пасынком у вдовца никак не ладились, и паренек стал сбегать из дома. Тем более что недавно отчим привел в дом другую женщину и велел называть ее мамой. В одном из таких побегов Митю и подцепил Петр Станиславович, найдя его в Астрахани…