Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я часами торчу одна в пустом скриптории, выводя букву за буквой…
Монахини — строгие учительницы, но в доброте им не откажешь. Они очень редко стыдят нас и почти никогда не повышают голос. Возможно, понимают, что доброе обращение лишь усилит наше желание угодить им. А может, подозревают, что нам и так уже довелось перенести вполне достаточно стыда.
В этой новой жизни я чувствую себя точно рыба в воде. К началу зимы мне уже почти не снятся кошмары, и я все реже думаю о мужском царстве, лежащем там, за монастырскими стенами.
В самом деле, весь этот внешний мир словно бы перестает существовать для меня.
Три года спустя
Ноябрь традиционно зовется кровавым месяцем — в это время года забивают скот, припасая на зиму мясо. Как кстати, думаю я, что самое первое задание поручено мне именно теперь!
Не желая, чтобы мое присутствие обнаружили конюхи, я направляю лошадь в рощицу за таверной и спрыгиваю с седла. Плотно запахиваюсь в плащ, укрываясь от холодного морского ветра, и сую Ночной Песенке морковку, похищенную с кухни монастыря.
— Жди, — шепчу ей на ухо. — Я скоро вернусь.
Оставив кобылу, я иду к таверне, при этом держусь в тени деревьев. Предвкушение подстегивает меня — сейчас бы помчаться бегом и скорее распахнуть дверь. Сибелле дали первое поручение почти год назад, а я уже начала отчаиваться. Но и так мне повезло больше, чем Аннит, — она, бедняжка, все еще ждет. Это странно, я была уверена, что ей поручат убиение раньше, чем мне!
Ладно, не время думать об этом. Надо сосредоточиться на деле. Сейчас я на практике испробую все те навыки, которые мне дали в монастыре. Надо быть готовой ко всему. И помнить, что меня будут судить по степени моего успеха.
Добравшись до двери, я медлю, вслушиваюсь в невнятный гул голосов и перестук посуды. Нынче вечером в таверне яблоку негде упасть. Земледельцы пораньше вернулись с полей, а тут подоспели с моря и рыбаки. Ну и отлично, можно будет затеряться в толпе.
Я вхожу внутрь. Час довольно поздний, мужчины, успев опрокинуть не по одной кружке, на меня не обращают никакого внимания. Их гораздо больше занимает игра в кости, а также перспектива завоевать расположение какой-нибудь смазливой служанки.
Комната неплохо освещена, что мне опять-таки на руку. Держась, как учили, в тенях поближе к стене, я пробираюсь к лестнице, ведущей на второй этаж. Там находятся комнаты, которые можно снять на ночь.
Первая дверь справа, сказала мне сестрица Вереда.
Я так сосредоточена на этой лестнице и на том, чтобы ничего не забыть, что не сразу замечаю здоровенного увальня, поднявшегося со скамьи. Вскидываю голову, только когда он оказывается непосредственно у меня на пути и я на него наталкиваюсь.
— Ого, что тут у нас?! — восклицает он, подхватывая меня, чтобы я не упала. — Кажется, я отхватил лакомый кусочек на ужин!
Его капюшон надвинут на голову, мешая рассмотреть лицо, сзади болтается соломенная шляпа. Судя по одежде, он из тех, кто гнет спину в полях. Во мне вспыхивает раздражение. Задержки ни к чему, я желаю поскорее испытать себя в деле. Я уже готова посоветовать ему, чтобы убирался прочь, но тут до меня доходит, что этот малый может быть участником очередной проверки, которую устраивает мне аббатиса. Поэтому я лишь скромно опускаю глаза:
— Меня кое-кто ждет наверху.
Это срабатывает, причем даже сверх моих ожиданий: во взгляде, устремленном на меня, появляется похоть. Ага, он заинтересовался! Вместо того чтобы освободить мне дорогу, он надвигается, прижимает меня к стене. Сердце начинает отчаянно колотиться — я в ловушке!
Усилием воли заставляю себя успокоиться. Говорю себе, что, скорее всего, он просто крестьянин, ничего обо мне не знающий. Я упираюсь руками в его грудь. Мышцы у него железные — даром ли он целыми днями налегает на плуг.
— Если опоздаю, мне несдобровать, — говорю жалобно и подпускаю в голос дрожи.
Пусть думает, что я испугалась.
Кажется, вечность проходит, прежде чем он отступает.
— Как закончишь там, возвращайся к Эрве, лады? — шепчет он мне на ухо и все-таки дотягивается, жадно тискает меня пониже спины.
Проверка это или нет, мне все равно требуется вся моя выдержка, чтобы прямо на месте не выпустить ему кишки. Я упорно смотрю в пол, чтобы скрыть ярость, пылающую в моих глазах. Коротко киваю — и спешу дальше, а парень возвращается на скамью.
Наверху лестницы молодая служанка сражается с тяжелым подносом. Как раз когда я выхожу на площадку, она останавливается перед дверью. Той самой — ближайшей по правую руку.
Это дверь Жана Ранниона.
Пользуйся всяким орудием и всякой возможностью, даруемой тебе Мортейном. Одна из самых первых заповедей, которые мы затвердили в монастыре. Я обращаюсь к служанке:
— Это для месье Ранниона?
Она удивленно оборачивается:
— Да. Он попросил подать ему ужин наверх.
Оно и понятно: у него уйма причин поменьше высовываться на люди. У бретонцев долгая память, особенно если дело касается предательства, и мы не очень-то склонны прощать. Я делаю шаг вперед и предлагаю:
— Давай я все отнесу. А то он нынче не с той ноги встал…
Девушка подозрительно хмурит брови:
— Тебе-то почем знать?
Я одаряю ее холодной улыбкой:
— Его человек предупредил меня, когда пришел договариваться на вечер.
В ее взгляде вспыхивает презрение. Во мне же гордость (поверила! она мне поверила!) мешается с раздражением (она сочла меня потаскухой!). Покамест все так, как и предрекала сестра Беатриз. Людям свойственно видеть и слышать то, чего они ждут. Нас учили пользоваться этим к своей выгоде, но что-то я не в восторге!
Девушка сует мне в руки поднос, да так резко, что я едва успеваю схватить его. После чего она уносится вниз по лестнице — только юбки взлетают да стучат башмачки. Я остаюсь перед толстой дубовой дверью. Там, за ней, моя первая жертва.
Знания, полученные за три года учебы, бестолково мечутся в моей голове, точно стая испуганных голубей. Я строго напоминаю себе: бояться нечего. Я сама, собственными руками приготовила отраву. Яд будет действовать медленно: к тому времени, когда изменнику настанет час умирать, я успею оказаться весьма далеко — пойди что-то не так, последствия меня не коснутся. А остальным будет казаться, что он всего лишь заснул крепким пьяным сном…
Нет, говорю я себе. Все пройдет без сучка без задоринки, иначе и быть не может! Удерживаю поднос одной рукой, стучу в дверь:
— Ваш ужин, месье!
— Входите, — глухо отвечают мне по-французски.[1]