Однажды рвануло так, что Слава невольно обернулся. В небо, от того места, где стоял уже невидимый за высокой травой приговоренный дом, взметнулись густые, оранжевые, с черной поволокой, клубы. Видимо, одна из пуль пробила бак заправленного под завязку «Мерседеса»…

Два или три раза громыхнули трофейные фауст-патроны. Слава, обернувшись, увидел, как над лесом, в уже невидимой деревне, поднимаются окрашенные в красно-янтарные цвета клубы дыма. Это горело последнее пристанище бандита Святого. Смерть, достойная воина, — в бою, смерть позорная — вне кладбища и отпевания… Смерть без памяти, без могильного холма, без креста, смерть человека, единственным доказательством существования которого на земле будет отныне являться тот, кто продолжал сейчас ползти по холодной земле на запад. Этим доказательством был Корсак Ярослав Михайлович, урожденный Домбровский. Человек без прошлого и будущего. Человек без настоящего.

Они ползли мучительно долго. Когда не привыкшие к длительным физическим нагрузкам бандиты начинали за спиной Славы сопеть, как паровозы перед станцией, он останавливался, дожидался, пока они поравняются с ним, выжидал минуту, после чего снова начинал ползти. Его, бывшего кадрового разведчика, неимоверно бесил шум, который издавали эти головорезы. Любой треск, шорох или скрип металла в разведке означал обнаружение и однозначный исход. Группу засекали из-за одного-единственного идиота, который либо плохо обмотал антапку на автоматном ремне, либо уложил в десантный ранец фляжку рядом с запасными магазинами.

Корсак всегда тщательно готовил свою группу, проверяя каждую мелочь. Все начиналось с построения и демонстрации содержимого ранца. Первое, что он делал, — это отбрасывал от каждого ранца одну из банок тушенки и приказывал брать вместо нее лишний автоматный магазин.

Никакого бритья и, соответственно, одеколонов. Бритое лицо при луне блестит, как задница, а парфюмерная вонь явно не сочетается с натуральным ароматом хвои и травы.

Главное перед выходом было, конечно, оружие. Корсак запрещал брать разведчикам своей группы немецкие автоматы «шмайссер» и «МП-38». Они, безусловно, удобнее при перемещении, но у них имелся ряд недостатков, на которые не обратит внимания командир обычного войскового подразделения. Во-первых, они имели дурную привычку клинить после падения в грязь или банального намокания. Немецкая сталь, славящаяся своей безупречностью, на этот раз не поддерживала славные традиции, и «шмайссеры» успевали заржаветь за два часа, что не могло не сказываться на их работе. Во-вторых, весом они мало отличались от советских автоматов, и, наконец, при стрельбе из этого оружия не приходилось говорить о кучности стрельбы. При выстреливании более двух патронов стволы «МП-38» и их аналогов резко задирало в сторону и уводило вправо.

А потому Корсак предпочитал советские «ППС» и «ППШ». Звуки выстрелов из этого оружия в тылу врага, конечно, демаскировали группу, но какой педантичный немец продолжит спать, если у него за спиной вдруг начнут работать не русские автоматы, а его родные немецкие? Немец все равно начнет проверять, в связи с чем такой переполох вне расписания.

Но особое место при подготовке группы к выходу занимала звукоизоляция. Корсак лично брал в руку каждый из автоматов и тряс его за ремень. Идеальным считалось, когда при таком трюке лишь шумел воздух вокруг вращаемого автомата. Следующим этапом была проверка финских ножей. Каждый из разведчиков сначала медленно, а потом быстро вынимал оружие из ножен. Идеальным считалось, когда при этом вообще не возникало ни единого звука. Даже легкий скрип, напоминающий скрип бритвы по щеке, вызывал у Ярослава раздражение, и он отправлял нерадивого диверсанта смазывать ножны ружейным маслом.

Ни один разведчик в группе Корсака не выходил на боевое задание в новой обуви. Помимо того, что он мог натереть ноги, в самый неподходящий момент могли заскрипеть «ботиночки моремана», получившего увольнение на берег…

Эти же шестеро за его спиной так шумели, что Ярослав лишь стискивал зубы, чтобы не выматериться от всей души.

Через полчаса стало ясно, что засада, если таковая и была на их пути, осталась за спиной. Но Корсак был уверен в том, что ее вообще не было. Сотрудники НКВД посчитали излишним ставить заслон на рубеже, который, по их мнению, бандиты никогда не выберут для отступления: чистое поле за деревней, туман, пронизанный лучами начинающего всходить солнца…

Туман тем временем стал подниматься и теперь стоял плотной полосой меж влажной осенней травой и верхушками берез. Он уже не помогал маскироваться, но Ярослав все равно запретил подниматься.

— Да сколько можно, мать твою, — хрипел кто-то невидимый за его спиной — не Червонец и не Крюк, Слава это слышал хорошо. — Час уже ползем, как ящерки!..

На войне после этого раздается резкий выстрел, и говорящий прерывается на полуслове, поймав пулю тем местом, которым говорил.

Да, не те времена… Ярослав помнил знаменитый приказ о заградотрядах. Самому ему, естественно, ощущать за спиной заградотрядчиков не приходилось — не тот уровень, однако о «героизме» сталинских чекистов он был хорошо наслышан. Но здесь, видимо, посчитав, что группа НКВД гораздо умнее оголтелой банды, чекисты промазали. И были в чем-то, наверное, правы. Откуда им было знать, что основную кучку головорезов Святого будет выводить из окружения боевой офицер, профессиональный разведчик, Герой страны? И будет выводить в направлении, которое заведомо считалось неприемлемым…

Когда выстрелы в Коломягах затихли, когда не стало видно даже дыма от догорающего саркофага Святого — пана Тадеуша, когда солнце окончательно рассеяло туман и утро вошло в свои права, Корсак лег на спину и, ощущая, как жар на спине начинает остужать ледяная утренняя роса, посмотрел в небо. Оно было омерзительно голубым, безоблачным и веселым, что совершенно не соответствовало ни времени года, ни его настроению.

— Курить будешь? — прохрипел Крюк, протягивая ему пачку «Беломора». Все шестеро сидели тесным кружком, кто-то хлебал из фляжки воду, кто-то ждал своей очереди и, не теряя времени, прикуривал. Послышался хруст и лязг — двое рядом с Корсаком с тяжелыми придыхами вскрывали ножами банки с тушенкой.

— Не курю.

— Тогда, может, выпьешь? — и в руки Корсаку сунули фляжку.

С жадностью приложившись к ней, Слава в первую же секунду понял, чем так страстно утоляет жажду его окружение. Спирт. Чистый медицинский спирт.

Сплюнув, Слава отдал фляжку обратно.

— Не пьет, не курит, — весело, почувствовав неожиданно наступившую свободу, хохотнул один из бандитов, — может, ты еще и на баб не лазишь? — и, довольный своей шуткой, расхохотался.

— Не, у него есть баба, — возразил ему другой. — Мне говорили, что даже очень недурная баба! Быть может, первая в Питере! Оглобля как приехал, так все про нее только и базарил! И сиськи добрые, и ножки точеные, и ротик такой, что…

Договорить он не успел. Корсак быстро дотянулся до «ППШ» сидящего рядом урки, одним незаметным движением молниеносно отсоединил от него тяжелый диск и резко — в воздухе раздался лишь хлопок его рукава — метнул его в сторону говорящего.