Даже Аристотель (384–322 гг. до н. э.), который жил на два поколения позже Сократа и был учеником Платона, то есть в плане преемственности мог считаться внуком Сократа, занимался практически всеми науками: и политологией, и эстетикой, и биологией, и математикой, и медициной. Недаром его называли «отцом всех наук». Но хотя он внес немалый вклад в каждую из них, помнят его в первую очередь как философа, который развивал методы и идеи не Пифагора или Гераклита, а Сократа и Платона.

Сам Сократ откровенно признавался, что легко может ошибиться в счете, ничего не понимает в атомах, а многие передовые для его времени астрономические идеи (например, о том, что Земля обращается вокруг Солнца) кажутся ему полнейшей ерундой. Но со свойственным ему ироничным самоуничижением он тут же охотно соглашался, что такое отношение к «чужим» сферам деятельности, скорее всего, объясняется его же невежеством. Однако в том, в чем он считал себя по-настоящему сильным, он никогда ни перед кем не отступал, насколько бы прославленным мудрецом ни был его собеседник (например, Протагор). Так что даже если «мыслильня» в какой-то период жизни Сократа и существовала, суть его деятельности была, конечно, не в вычислении длины блошиного прыжка и не в наблюдении за облаками и звездами.

А «специализацией» своей он считал методы мышления, точнее методы рассуждения. Человек, по мнению Сократа, отличается от других животных только тем, что живет сознательно, задавая себе и окружающему миру вопросы и пытаясь найти на них ответы. Причем его интересовали не столько даже ответы, сколько именно вопросы. На первый взгляд это кажется странным: задавать вопросы (и в огромном количестве) способен любой ребенок. Но Сократ одним из первых понял, что самая большая проблема человеческого мышления, из которой проистекает большая часть наших ошибок, состоит в том, что мы не умеем правильно формулировать вопросы. Нам кажется, что мы задаем один вопрос, а на самом деле – сразу несколько. Или используем терминологию, которая допускает разные толкования. Или сознательно, или бессознательно подгоняем вопросы под нужный ответ.

В популярном когда-то советском фильме «Подкидыш» пожилая бездетная дама задает девочке, которую находит на улице и хочет удочерить, вопрос: «Скажи, маленькая, что ты хочешь: чтоб тебе оторвали голову – или ехать на дачу?» Ответ девочки угадать несложно. Но это ответ на неправильно поставленный вопрос. Ведь между «поездкой на дачу» и «отрыванием головы» коридор возможностей очень широк. По сути, дама занимается самой настоящей софистикой. Она делает вид, что никаких других вариантов, кроме двух, ею же и предложенных, нет. Подсознательно, а то и вполне сознательно люди пользуются этим приемом тысячелетиями. С его помощью легко манипулировать и окружающими людьми, и, что Сократ считал куда более страшным, самим собой. Практически всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы научить людей правильно задавать вопросы, в первую очередь себе. Его знаменитый лозунг «познай самого себя» надо понимать и в этом смысле тоже. Как только мы научимся правильно задавать вопросы себе, мы получим иммунитет и от тех чужих вопросов, которые представляют собой попытки нас, как теперь говорят, «зазомбировать».

Другой не менее знаменитый слоган, приписываемый Сократу: «Я знаю только то, что ничего не знаю…» – многие понимают не совсем верно и поэтому истолковывают слишком односторонне: как пафосное утверждение, что процесс познания бесконечен и человек находится только в самом начале этого пути. Да, но не только. Ведь вторая половина тезиса (которую почти никто не помнит) во многом меняет его смысл: «…но окружающие меня люди не знают даже этого». Сократ как будто поворачивает нас от проблем окружающего мира лицом к собственной душе. Разберись сначала с собой, научись слышать и понимать себя, узнай, что тебе на самом деле нравится и чего ты хочешь, – тогда и окружающий мир предстанет совсем в ином свете. Аристотель позже писал, что «Сократ занимался вопросами нравственности, природу же в целом не исследовал, а в нравственном искал общее и первый обратил свою мысль на определения»[7].

К сожалению, Сократу, как и всем его современникам, постоянно приходилось отвлекаться от своих повседневных дел. Плотникам – от строительства зданий, кожевенникам – от шитья обуви, а мудрецам – от размышлений о смысле жизни. Война в те времена была неотделима от жизни, и почти всем, чьи имена мы упомянули или еще упомянем, приходилось много раз сражаться то с одними, то с другими врагами их полиса, а то и с согражданами. Сократ, а тем более Алкивиад и Ксенофонт родились слишком поздно, чтобы собственными глазами видеть вторжение персов, но им пришлось жить во время одной из самых долгих и жестоких войн в истории человечества – Пелопоннесской, которая в несколько раз сократила население Афин, да и всей Греции нанесла огромный урон. Платону повезло больше других: он застал только самый ее краешек. Однако и до нее, и до персидского вторжения греческие города постоянно воевали друг с другом по поводам, которые с точки зрения современной геополитики кажутся ничтожными, но для крохотных полисов были весьма весомыми: например, из-за луга для выпаса коз, из-за права первыми приносить жертву в храме какого-нибудь из многочисленных греческих богов. Молодежь повздорила во время спортивных соревнований. Купец обсчитал покупателя. Один город отказался выдать другому («экстрадировать», как сейчас бы выразились) уголовного преступника или политического беглеца. Словом, поводов было много. И до рождения Сократа, и после его смерти войны в Элладе практически не прекращались. Даже во время Олимпийских игр объявленное всеобщее перемирие постоянно нарушалось. Регулярной армии ни в одном городе поначалу не было – ее заменяло ополчение. И как только начиналась война, все афиняне были обязаны отставить в сторону даже самые важные дела и отправиться туда, куда пошлют стратеги (командиры ополчения). Сократ не был исключением. Впрочем, как мы увидим, он и на войне находил время для раздумий, которыми, к сожалению, ни с кем не делился.

Щепетильность древних греков объясняется не их чрезмерной воинственностью и не склочностью. Каждый город старался оберегать даже мельчайшие права и привилегии и никому не позволял на них посягать. Если в тогдашних царствах Передней Азии или в диких, «варварских» племенах Европы правили грубая сила либо произвол властителей, то в маленьких, но независимых греческих полисах люди подчинялись законам. И не только подчинялись. Они чувствовали себя под защитой законов родного города и поэтому их обожествляли. Законы защищали слабых от сильных, бедных от богатых, а также сирот и вдов, бездетных стариков и даже заядлых пьяниц и лоботрясов – от совсем уж полной нищеты. Но только в пределах родного города. Греки ощущали свое этническое единство, но до представлений о едином гражданстве в те времена было еще далеко. Выйдя за границы полиса, человек утрачивал все права. Его могли ограбить, убить или, что считалось даже хуже, продать в рабство. Правда, и в те времена уже существовала хоть и неофициальная, но довольно эффективная защита прав чужеземцев. Города, в которых жили представители одного и того же племени, особенно активно поддерживали друг друга и взаимно защищали права сограждан. А после войн с персами, когда политическая жизнь в Элладе усложнилась, города заключали союзы не только с соплеменниками, но и с теми, с кем их объединяли экономические и военно-политические интересы или схожесть внутриполитического устройства. Города, располагавшиеся на побережье, жившие за счет морской торговли и придерживавшиеся демократической формы правления, ориентировались на Афины. Ну, а те, что больше тяготели к традициям, монархии, более замкнутые в себе или, наоборот, тоже имевшие торговый флот, но не желавшие подчиняться афинянам и платить взносы в их союз, предпочитали во всем полагаться на спартанцев. Соответственно, эти два города дорожили своим влиянием, а однажды заполучив кого-то из соседей в союзники, старались навсегда сохранить их в этом качестве и малейшую попытку изменить статус-кво воспринимали как повод к войне. Соперничество Афин и Спарты началось задолго до вторжения персов, они постоянно друг с другом воевали, причем чаще всего поводом служили жалобы каких-то «третьих» (как выражаются в наши дни) сторон, которых они старались защитить.