Мы и сегодня видим: как только между народами начинается вражда, да еще сопровождающаяся вооруженной борьбой, в сознании большинства людей противник сразу же превращается в исчадие ада, средоточие всевозможных пороков, чудовище, полностью лишенное человеческих чувств и добродетелей. Но для такого человека, как Сократ, на первом месте, конечно, всегда оставалась истина. Даже воюя со спартанцами, он продолжал видеть в них людей, обладающих кроме пороков и достоинствами, которым можно было бы и поучиться.

Но у большинства афинян насмешки Аристофана наверняка вызывали враждебные чувства к лаконофильству Сократа, а может, и подозрения – если не в предательстве, то в недостатке патриотизма. И, наверное, не один из них сетовал: и такой человек воспитывает наших детей! Через двадцать лет, когда великая война со спартанцами была окончательно проиграна, все это Сократу припомнили.

Через двадцать лет, стоя перед афинским судом, постаревший Сократ словно переживал дежавю. Обвинение, выдвинутое против него, было похоже на конспект комедии Аристофана. Только теперь ему пришлось подняться с места не для того, чтобы удовлетворить любопытство иностранцев, а чтобы произнести защитительную речь перед судом, готовым приговорить его к смерти. Афинский суд представлял собой невероятно раздутую по современным представлениям коллегию присяжных – 500 человек, по особой системе отобранных из разных категорий граждан. Он принимал решение дважды: сначала определяли, виновен ли человек, а затем, если постановлялось, что виновен, – то какой кары он достоин за совершенное преступление. Обвинители требовали для Сократа смертной казни. По афинским законам, подсудимый мог предложить свой вариант наказания, если сам тоже признавал себя виновным: штраф или изгнание. Сократу было куда уехать. Богатые друзья и ученики охотно заплатили бы за него даже весьма значительный штраф. Более того, как мы увидим, он почти беспрепятственно мог и вовсе бежать из Афин – и до суда, и после него, сэкономив и деньги, и нервы. Но предпочел не делать этого.

Сократу во время суда было уже 70 лет. Вряд ли он сохранил железное здоровье, которым слегка бравировал во время осады Потидеи. Но, наверное, для него куда печальнее было наблюдать свою постепенную интеллектуальную деградацию. В отличие от большинства других людей, не привыкших к самокопаниям и не способных к критической самооценке, Сократ, считавший, что главное – познать себя, конечно, сразу же уловил малейшие признаки (если таковые были) надвигающегося старческого слабоумия. Если это так, то не было ли участие в процессе своеобразным прощальным поклоном, альтернативой самоубийству, которое в языческие времена, кстати, во многих случаях считалось не грехом, а высшей доблестью? Во всяком случае и Платон, и Ксенофонт, описывая процесс, достаточно прозрачно намекают на намеренно самоубийственное поведение учителя. При этом первый из них лично присутствовал на суде и затем – на казни (действительно больше похожей на самоубийство), а второй, хотя и находился тогда далеко за пределами Аттики (где именно – об этом чуть позже), но, скорее всего, получил подробное описание судебного заседания. И вряд ли от Платона – отношения с «лебедем» у него, как мы знаем, были натянутые. Наверное, Ксенофонт переписывался с другими учениками Сократа. Поскольку описания суда у Платона и Ксенофонта и в общих чертах, и во многих частностях практически совпадают, мы можем считать их вполне достоверными.

Непосредственным обвинителем Сократа был некий Мелет, о котором мы никогда ничего не узнали бы, если бы он не привлек к суду Учителя. Но сам Сократ считал, что за всем этим делом стоит все тот же «кожевенный король» Анит, некогда заказавший Аристофану антисократовский фарс «Облака». К тому времени Анит стал политиком популистского толка. Ксенофонт и Платон не дают комментариев по поводу того, что вызвало в Аните прошедшую испытание временем и в полном смысле смертельную злобу. Есть версия – она, правда, известна из сочинений Либания[10], написанных спустя 700 лет, – что сыновья Анита тоже учились у Сократа и вроде бы Анит был всем доволен, пока не узнал, что Сократ в разговорах с его сыновьями называет его кожевенником. По версии Либания, Сократ просто-напросто констатировал факт, но Анит почему-то очень обиделся. Возможно, к тому времени он уже не занимался непосредственно этим слишком уж «простецким» ремеслом, передал процветающее предприятие в руки помощников, а сам полностью переключился на политику? Если верить Либанию, он попросил Сократа больше так его не называть. Словом, проявил снобизм. А Сократ, как мы знаем, не терпел слабостей ни в себе, ни в окружающих и, скорее всего, отказался, да еще стал всячески вышучивать Анита за нелепое высокомерие. Возможно, у обвинения в «развращении юношества», так же как и у старой (ко времени суда) комедии Аристофана, уши растут именно из этого эпизода.

Не исключены, конечно, и другие личные причины, нам неизвестные. Но точно так же не исключено, что Анитом, помимо личных, двигали мотивы патриотические. Он действительно мог считать Сократа угрозой для государства. А почему? Сейчас узнаем.

Обвинение, предъявленное Сократу, если отбросить обычное для таких заключений любой эпохи пустословие, состоит из двух главных пунктов. Во-первых, Сократ – безбожник: он издевается над отеческой религией, отрицает традиционные представления о богах и природных стихиях и силах как проявлениях божественной воли. Во-вторых, проповедуя свое безбожие, он развращает юношество, внушая ему антипатриотические, антисоциальные, антирелигиозные мысли.

Слово «развратитель» в русском языке имеет много значений и оттенков. На ум первым приходит то из них, о котором мы уже говорили («деликатный вопрос»). Сохраненный Платоном рассказ Алкивиада, который сам-то как раз и был настоящим развратителем, причем, как явствует из его рассказа, не только юношества, но и людей пожилых, снимает в этом отношении с Сократа всякие подозрения. Да и из обвинения следует, что его авторы и заказчики имеют в виду развращение не столько физиологическое или даже нравственное, сколько интеллектуальное. Алкивиад, как мы знаем, хотел научиться у Сократа правильно вести спор и убеждать людей в своей правоте. Когда ему показалось, что он овладел этим искусством, он перестал брать у Сократа уроки. Видимо, примерно к этому времени относится рассказ (сохраненный на сей раз уже Ксенофонтом[11]) о беседе Алкивиада с его дядей Периклом, который после очередной проказы племянника попытался убедить его в том, что законы надо уважать и соблюдать.

Эта попытка великого государственного деятеля промыть мозги племяннику закончилась полным провалом. Племянник доказал, что не зря занимался с Сократом (независимо от того, платил или не платил за это деньги). Прежде всего Алкивиад переводит разговор с частного случая – своего проступка – на общий принцип и просит Перикла объяснить, что такое законы и почему их вообще надо соблюдать. И Перикл совершает обычную в таких случаях ошибку умных людей. Вместо того чтобы прикрикнуть на племянника, дать ему подзатыльник, велеть не умничать, а молчать и делать, что старшие велят, он начинает объяснять Алкивиаду, что такое законы. При этом он не пытается прибегнуть к другой распространенной уловке и приписать законам божественное происхождение. Он честно называет их источником человеческое общество, социум, а точнее, будучи демократом, не все общество, а большинство избирателей. Ответный ход юного демагога предугадать несложно. Он без труда на конкретных примерах доказывает дяде, что законы могут быть как плохими, так и хорошими, в зависимости от обстоятельств, в которых они принимались. А стоит ли уважать плохие законы на том единственном основании, что за них проголосовало большинство? (Под большинством, которое Алкивиад – а судя по контексту разговора, и его дядя – глубоко презирает, имеется в виду, конечно, простонародье.) Тем более, как насмешливо напоминает Периклу Алкивиад, законы большинству часто диктует тиран, с чем дядя тоже вынужден согласиться. А умное и справедливое меньшинство никто, как правило, не спрашивает, нравится ли ему новый закон. Зато с него строго спрашивают за неисполнение. В результате дискуссии каждый остается при своем. Перикл – в убеждении, что даже плохие законы лучше беззакония, а Алкивиад – в уверенности, что законы стоит соблюдать, только если это выгодно, а если выгодно их нарушать – то пожалуйста. И мы вскоре увидим, что именно так он и прожил свою жизнь.