После того как в течение недели Женя разбил три стекла, уничтожил реостат и устроил небольшой пожар в кабинете физики, директор совсем было собрался перевести его в другую школу, но тут одна мировая знаменитость вдруг ответила на Женино письмо. Письмо пришло прямо в школу — огромный голубой конверт с заграничной маркой и личным почтовым штемпелем знаменитости. Письмо было написано на английском языке, и его немедленно перевели. Великий физик вложил в конверт свою фотографию с автографом. В чёрной как ночь, как сама вселенная мантии стоял этот величайший учёный на кафедре, а за спиной у него висел портрет пристыжённого Эйнштейна.

Фотографию директор забрал в школьный музей, а Женю простил.

Алла Степановна прочитала объявление на доске.

— Как видите, вас сегодня отменили… — лицемерно вздохнул Женя.

— Увы, не отменили. Ваша классная руководительница заболела, и на завод с вами поеду я, — мрачно ответила Алла Степановна.

— Когда? — хором спросил класс.

— Сейчас!

— А!!! — Столы задёргались, тетради и учебники моментально спрятались в портфели, в воздухе разлилось радостное благодушие, которым школьники встречают любое мероприятие в учебное время.

— Явка должна быть стопроцентной! Кто сбежит, будет иметь дело с директором, — предупредила Алла Степановна. — Я всех перепишу! На заводе! Где староста?

Гектор не помнил, когда последний раз был на заводе. Кажется, в первом классе их водили на молочную фабрику. Добрые женщины в белых халатах совали им в руки глазированные сырки, щедро сыпали в горсти изюм. Молоко лилось по трубам, как вода, простокваша булькала и кисла в огромном бассейне. По конвейеру шли бутылки с кефиром, автомат ловко запечатывал им горло, и бутылки, как живые, спрыгивали в ящики, которые проворно отвозились на тележках в сторону. На молочной фабрика Гектор сначала напился молока и сливок, потом отведал кефира, простокваши, ряженки, ацидофилина, творога трёх сортов, сметаны и ушёл с фабрики, унося в кармана пять глазированных сырков. Он скормил их Караю, который тогда был щенком и грустно лежал на подстилке, ещё сохранявшей запах матери — славной эрделихи-медалистки по имени Глория.

До вокзала доехали быстро и весело.

— Зачем вы все собираетесь в институты? — спрашивала в электричке Алла Степановна. — Идите на заводы… Я видела объявления, ученик токаря получает сто шестьдесят рублен… Неужели вы думаете, что из вас обязательно получатся учёные, художники, дипломаты, доктора наук, поэты и драматурги? Вы сейчас больны иллюзиями… Правильно, Садофьев?

В электричке было прохладно и свободно. Гектор сидел рядом с Таней Соловьёвой и смотрел в окно.

— Что вы говорите?

Все почему-то засмеялись.

— Садофьев витает в облаках, — сказала Алла Степановна. — Я спрашиваю, почему бы тебе не пойти работать на инструментальный завод?

— Я как-то не думал об этом, — ответил Гектор.

— Вот-вот, — сказала Алла Степановна. — В этом ваша беда… Вы живёте и не думаете…

— Здрасьте, — сказал вдруг Женя Константинов. — А кто в этом виноват? Алла Степановна! Вспомните, сколько раз вы нам говорили: «Если не выучите эти параграфы, нечего думать о поступлении в институт!» Нельзя же нам обманывать учителей! Они в нас душу вкладывают, а мы вдруг на завод…

— Какой ты, однако, Константинов, демагог, — покачала головой Алла Степановна. — Не волнуйся, я лично не обижусь, если ты пойдёшь на завод. А ну-ка, поднимите руки, кто сразу после школы пойдёт работать? Лес рук… — усмехнулась она. — Но ничего, через два месяца вы по-другому заговорите… Кстати, почему я не вижу нашего серьёзного Благовещенского?

— Его с утра не было, — быстро ответил кто-то. — Заболел, видать…

За окном показался Финский залив. Он то блестел на солнце, как оловянное блюдо, то пропадал куда-то, и появлялись сосны — могучие и зелёные. Соснам былр всё равно, какое время года и какая погода.

— А учись мы в сельской школе, вы бы, наверное призывали нас пахать землю, — сказал Женя Константинов.

— Вы люди, испорченные большим городом, — ответила Алла Степановна. — Даже иллюзии ваши рационалистичны. Мне страшно за вас…

— А как же ударные комсомольские стройки?.. — спросила Таня Соловьёва. — Там ведь работают такие, как мы…

— Да ладно вам, — смутилась Алла Степановна. — Всё я понимаю… И на заводах вы прекраснейше работать будете, и на стройках, и учиться тоже будете, а то, что сейчас паясничаете, ну так это пройдёт.

— А как же землю пахать? — не успокаивался Женя Константинов.

— Кстати, о земле, — ответила Алла Степановна. — Я, например, пахала землю на целине, если тебя это так интересует. И я бы не сказала, что это были самые чёрные дни в моей жизни…

— Потому что вы знали, что вернётесь домой, — сказал Женя.

— Нальёте в ванную тёплой воды… — продолжила Таня.

— Смоете трудовую грязь…

— И пойдёте показывать знакомым трудовые мозоли…

— Нет, вы невозможные люди, — вздохнула Алла Степановна.

— Давайте устроим диспут о выборе профессии? — предложил Женя.

— Давайте, — сказала Алла Степановна. — Только не сейчас.

— А когда?

— Когда половина из вас провалится в институты, вот когда. А сейчас вы уже выбрали себе профессии, причём наверняка без учёта общественной необходимости, и диспут на данном этапе вряд ли что-нибудь изменит…

— А что же тогда изменит? — спросила Таня Соловьёва.

— Жизнь, — ответила Алла Степановна. — Суровые-суровые будни. А они начнутся у вас ой как скоро!

— Сумасшедший! Тише! Мы упадом! Ой! — Инна, побледнев, вцепилась в железные поручни. Качели взлетали до предела. Казалось, ещё чуть-чуть, и они встанут дном к облакам, провернутся вокруг собственной оси. Остальные качели мирно дремали. Больше охотников кататься не было. В беседке у самой ограды сидел длинноволосый парень и играл на гитаре. Парень почему-то пел Лещенко. «В последних астрах печаль хрустальная цвела…» — пел парень. Иногда он прекращал петь и кричал: «Уронишь девку! Не пугай девку-то!» — и хлопал рукой но струнам.

Инна видела землю в странном наклоне, небо, солнце, на которое наплывала щекастая туча, видела колесо обозрения, лениво дёргающееся и поминутно останавливающееся. Цветные кабинки болтались на нём, как ёлочные игрушки. Качели раскачивались медленнее. Костя опомнился.

— Хорошо, хоть народу нет, кроме певца, — сказала Инна. — У меня, Костенька, не четыре руки, чтобы держаться за качели и за юбку…

Костя посмотрел на часы.

— Английский… Кстати, что нам задали?