— Вы можете ни о чем не беспокоиться, Жаклин, — тихо и как можно более доверительно произнес я. — Среди нас вам ничего не угрожает — ваша жизнь, ваша честь и ваша свобода будут под нашей охраной в полной безопасности. Кроме того, французским в нашем отряде кроме меня владеет только есаул Долгов, а у него, знаете ли, та же беда — старшая дочь привыкла к коню, шашке и револьверу больше, чем к иголке и пяльцам.

— Да, я не Жак, а Жаклин, месье полковник, — тихо произнесла она, — но разве это преступление? Ведь иначе в этих диких краях мне было просто не выжить. Даже отец не смог бы ничего сделать. Женщина тут — просто вещь, говорящее животное, являющееся собственностью отца или мужа.

— Я вас прекрасно понимаю, Жаклин, — ответил я, — и поэтому мы с месье есаулом пока сохраним ваше инкогнито. Для начала мы выясним — жив ли ваш отец, а потом уже будем принимать решение.

— Спасибо вам, месье полковник, — с признательностью кивнула она и отвернулась в сторону, наверное, для того, чтобы я не видел блеснувших в глазах слез.

Да, эта девочка, старающаяся казаться сильной и независимой, все больше и больше привлекала мое внимание. Я чувствовал, что она — интересная и непростая личность. Жаклин была совсем не похожа на «пацанку» из нашего времени. Несмотря на то что она была одета в мужскую одежду, от нее исходила аура неуловимой, и потому особенно волнующей, женственности… В то же время чувствовал себя немного неуютно из-за того, что я, раскрыв ее инкогнито, выгляжу в глазах Жаклин подлым шантажистом, способным воспользоваться ее слабостью. Никогда и ни за что!

Разгром банды был стремительным и жестоким. Два пулемета и снайперы, засевшие в каменистых осыпях на левом фланге, а потом казаки, атакующие лавой вдоль дороги на успевших отдохнуть конях. Застигнутые врасплох разбойники и их торговые партнеры были вырезаны под корень в коротком и яростном бою. Живьем взяли всего двоих — богато одетого араба — явного главаря банды, и рыжеволосого человека европейской внешности в костюме путешественника. Ведь была же у меня чуйка о болтающемся в окрестностях британском джентльмене, и вот он — майор Смит собственной персоной, решивший выбраться в Европу под личиной добропорядочного французского купца.

Кстати, и второй пленник тоже оказался птицей высокого полета. Как выяснилось, носил он имя Хазаль-хан ибн Джабир и был вторым сыном эмира соседнего города Мохаммеры. Агентурные сведения о том, что младший сынок эмира подрабатывает разбоем, полностью подтвердились. Ну, этого типа мы еще покрутим и посмотрим, что под это дело Россия может получить от его отца, а что — с персидского шаха, от которого эмир Мохаммеры в последнее время стал слишком уж независим.

Самого Луи Эжена д’Этьена мы, конечно же, в живых не застали. Чтобы замести следы преступления, все люди, следовавшие с караваном, были вырезаны поголовно — вплоть до погонщиков ослов. Раздетый догола и обезображенный труп отца Жаклин обнаружила среди множества тел, погибших сегодня утром при нападении на караван. Бедная девочка осталась совсем одна в этом мире, и теперь мой долг помочь ей всем, чем смогу. Ведь она только старается казаться сильной, а на самом деле нуждается если не в мелочной опеке, то в сильном мужском плече, на которое можно было бы опереться.

22 (10) февраля 1878 года, вечер.

Левый берег реки Шатт-эль-Араб.

10 верст юго-восточнее Басры.

Жаклин д’Этьен

Бричка, на которой меня везли, мерно покачивалась на упругих рессорах в такт моим тяжелым мыслям. Люди, ехавшие со мной, буднично и негромко переговаривались на своем языке, не обращая на меня особого внимания. Наверное, они обсуждали то, как лихо им удалось расправиться с разбойниками, и строили дальнейшие планы на будущее, в том числе и в отношении меня. Я не понимала ни одного их слова, но и так было вполне очевидно, что я нахожусь в полной их власти.

Хотелось плакать, но глаза мои были совершенно сухими. Во мне все словно окаменело в тот момент, когда я увидела мертвое тело отца. Я поняла, что вместе с ним умерла и вся моя прежняя, странная, насквозь фальшивая жизнь. Теперь мне не надо было, скрываясь от всех, притворяться мужчиной, что доставляло мне некоторое облегчение, и вместе с тем на меня навалилась невыносимая горечь утраты самого близкого мне человека.

Мимо проплывал унылый пейзаж. А небо… небо было безоблачным и ярким, словно и не происходит на земле никаких злодеяний, и не течет кровь, и не льются ничьи слезы… Как бы мне хотелось сейчас завернуться в это небо, словно в мягкое-мягкое голубое одеяло и не думать ни о чем… слиться с мирозданием, потерять свое тело, стать частью природы — только бы не испытывать эту горечь и боль, и страх неизвестности…

Ведь всего лишь несколько часов назад мой отец был еще жив, он был в прекрасном настроении, шутил и смеялся, строил планы на будущее. А сейчас он лежит в братской могиле, укрытый местной сухой и каменистой землей… Бедный папочка — никогда тебе больше не увидеть милую Францию, не побродить по берегу Роны, не посидеть у камина с бокалом твоего любимого бордо… Как бренна жизнь человеческая и как беспощаден довлеющий над ней рок! Меня утешает только то, что твои убийцы совсем ненадолго пережили тебя, истребленные людьми еще более свирепыми и беспощадными, чем они сами.

Подумав об этом, я почувствовала непреодолимую потребность пообщаться с Господом и хоть немного облегчить свою душу. Закрыв глаза, я стала молиться Всевышнему, едва шевеля при этом губами.

— Господь, зачем Ты забрал моего любимого папочку? Он был один у меня в этом мире… Для чего Ты посылаешь мне столь тяжкие испытания? Утешь меня, подскажи, как мне дальше быть… Я доверяюсь Тебе, Отец Небесный, пусть будет на все воля Твоя, прошу лишь — убереги меня от несчастий… Прости, что я жила в чужом обличье… Ведь Ты сотворил меня женщиной. Тебе было угодно изменить сейчас мою жизнь, так прошу — помоги, научи, как выдержать испытания Твои… Благослови этих людей, что спасли меня… Упокой с миром душу моего папочки, да будет он блажен в чертогах Твоих…

По мере того, как моя горячая молитва возносилась к небу, на душе у меня действительно становилось легче. Господь в благодати своей помог мне смириться с потерей, и скорбь моя теперь стала светлой… Я не замечала, как слезы льются из моих глаз — слезы облегчения и благодарности. Я чувствовала в своем сердце безмерную любовь своего небесного Отца, я ощущала, как Он утешает меня… и поняла, что все будет хорошо.

А также я поняла и то, что отныне, с этого момента, я бесповоротно стала другой. Я больше не хотела быть мужчиной. Я хотела быть такой, какой и задумал меня любящий Творец…

— Аминь! — я подняла голову и, открыв глаза, убедилась, что никто по-прежнему не проявляет ко мне интереса. Лишь сидящий поодаль невысокий сухопарый офицер неопределенного возраста с умными проницательными глазами — тот самый, что разговаривал со мной недавно — быстро отвел свой полный участия взгляд в сторону, очевидно, не желая смущать меня. На мгновение мне показалось, что этого чужого мне человека коснулась рука Господа и сейчас Всевышний смотрит на меня его глазами, жалея, будто маленького ребенка. Но он тут же снова взглянул на меня и, наверное, почувствовав что-то, пересел ко мне поближе, так, что его глаза оказались напротив моих. Они, эти глаза, словно участливо вопрошали меня о чем-то… Добрые глаза и немного усталые, в которых холодная сталь смешивалась с теплой синевой…