— Владислав Феофилактович, — ответил я есаулу, — девица это или юноша — мы разберемся чуть позднее. А сейчас дайте своим людям команду «По коням». Если в окрестностях Басры появилась крупная банда, нападающая на купеческие караваны, то наш с вами долг уничтожить ее, чтобы обеспечить безопасность и нам, и местным жителям.

22 (10) февраля 1878 года, полдень.

Левый берег реки Шатт-Эль-Араб.

10 верст юго-восточнее Басры.

Французская подданная Жаклин д’Этьен

Мой отец, Луи Эжен д’Этьен, был умным и рассудительным человеком. Основным его занятием была торговля с Востоком. Он покупал у арабов ковры, шелка, пряности и разные экзотические вещицы, которые в Европе пользовались большим спросом. Иногда он шел на риск, чтобы забраться туда, куда никто из его коллег по торговому ремеслу не забирался. Все наши предприятия до сих пор заканчивались вполне успешно. Но об этом позже…

Так уж случилось, что я уже без малого семь лет сопровождала своего отца в его торговых странствиях. Моя мама умерла, когда мне было всего шесть лет. Все, что я запомнила — это ее ласковые руки и нежный, мелодичный голос, когда она пела мне песни, укладывая спать…

После смерти матери отец был вынужден отдать меня на воспитание нашим дальним родственникам, жившим в окрестностях Марселя, поскольку, занимаясь торговлей с Востоком, он был вынужден постоянно быть в разъездах. Две тетки, мамины сестры, которым я была отдана на воспитание, совсем не были похожи на мою милую мамочку — эти сухие, чопорные и до невозможности набожные и благочестивые дамы, осколки рухнувшей под ударами пруссаков Второй Империи, имели физиономии восковых статуй и холодные, как у рыбы, глазищи.

Кичась безупречностью своих манер, они с остервенением пытались превратить меня в свое подобие, называя все это «воспитанием настоящей дамы». Но, увы, их старания оказались напрасными…

Я росла замкнутым и нелюдимым ребенком, ни за что не желающим становиться «настоящей дамой». За те четыре года, что я провела в их обществе, я преуспела лишь в том, что вызвала к себе у своих добропорядочных тетушек стойкую неприязнь. Стены большого дома давили на меня, а одиночество и отчуждение со стороны теток заставляли искать общение вне их дома.

Это было тяжелое время Великих Перемен. Седан, Мец, пленение императора, осада Парижа и последовавшая за этим Парижская и Лионская коммуны всколыхнули затхлый мир вокруг меня и принесли, как мне казалось, в мою жизнь глоток свободы. По счастью, до сельской местности, где проживали мои тетушки, не дошли ни прусская оккупация, ни отряды коммунаров из Лиона.

При каждом удобном случае я удирала из дома. Вокруг был мир, полный приключений и интересных людей… Я подружилась с крестьянскими детьми — до чего же здорово было играть с ними в разные веселые игры, вместо того, чтобы читать нудные книжки и зубрить правила хорошего тона. А больше всего мне нравились мальчишеские забавы. Я даже сделала себе пращу, которую мне долгое время удавалось прятать от всевидящих глаз моих тетушек. Потом они все же нашли ее, после чего мое «грозное оружие» торжественно сожгли в камине. При этом сие действо сопровождалось сокрушенными вздохами и назидательными нравоучениями.

Словом, я росла настоящим сорванцом, а душа моя томилась в ожидании приезда любимого папочки… Отец приезжал редко, один-два раза в год, и каждый раз я со слезами умоляла его забрать меня с собой. Но он только печально вздыхал и качал головой. Но однажды, в один из его приездов — это было в мае 1871 года, когда мне уже исполнилось десять лет — он, после долгого разговора с тетками за закрытыми дверьми, вышел какой-то взъерошенный, с горящими глазами, и коротко бросил мне:

— Собирайся. Ты поедешь со мной.

Надо ли описывать чувства, которые я испытала в тот момент… Уже потом, когда я немного повзрослела, отец поведал мне о том, как сильно он переживал за меня, видя, что мне приходится несладко с тетушками. Но что он мог поделать? В тот приезд тетки решительно заявили, что они не могут со мной справиться, что я ужасный и непослушный ребенок, и пусть он или отдает меня в пансион, или забирает с собой. А их терпению настал предел.

Отдавать меня в пансион отец категорически не хотел. И после долгих и мучительных раздумий он все же решился на авантюру, которая заключалась в следующем — я должна была стать… мальчиком.

Там, на Востоке, где отец вел свои дела, было в порядке вещей, когда купец брал в путешествие сына, чтобы с малолетства обучать его торговому ремеслу. Перевоплощение далось мне легко. Я всегда ужасно завидовала мальчишкам. Они казались мне более свободными и могли делать все, что хотят. С улыбкой и безо всякого сожаления я смотрела, как отец остригает мои волосы, ощущая при этом радость.

Потом я достала из свертка, принесенного отцом, мужскую одежду. Вскоре я увидела в зеркале настоящего мальчишку… Короткие черные кудри обрамляли узкое смуглое лицо, сжатые упрямые губы и взгляд исподлобья дополняли эту картину. То, что я увидела, очень мне понравилось и наполнило сердце ликованием. Я буду путешествовать с папой, помогать ему в делах, я увижу дальние страны…

— Никто, слышишь — никто не должен знать, что ты — девочка, — шепнул отец, наклонившись ко мне, — иначе нам с тобой будет очень плохо. На Востоке к женщинам особое отношение…

Непонятные для меня тогда слова папы дали мне понять, что все сказанное им действительно серьезно, и я поклялась никогда никому не открывать свою тайну… После этого отец дал мне несколько советов, как я должна вести себя, чтобы никто ничего не заподозрил.

Последующие годы я провела почти исключительно среди мужчин. Поначалу я воспринимала все как интересную игру, захватывающее приключение. Я многому научилась. Я так вжилась в свою роль, что стала ощущать себя парнем и начала рассуждать по-мужски. Моими новыми игрушками стали два шестизарядных револьвера системы Лефоше и охотничий нож. Отец учил меня стрелять, говоря при этом, что в этих диких краях каждый должен уметь сам за себя постоять.

По прошествии нескольких лет, по мере моего взросления, я, слушая порой довольно откровенные разговоры окружающих, смогла сделать некоторые заключения о взаимоотношениях мужчин и женщин. Полученные знания пугали меня. Я пришла к выводу, что быть женщиной — плохо, опасно и чуть ли не позорно. И когда у меня начала расти грудь, я стала испытывать тревогу… Я понимала, что когда-нибудь это должно было случиться, как понимала и то, что однажды мне неизбежно придется снова стать женщиной.

Я стала все чаще ловить на себе тревожный взгляд отца. А по ночам я почему-то стала плакать — странное, незнакомое чувство одолевало меня. С тоской я думала о том, что совсем не знаю, что это такое — быть женщиной…

— Сделай меня настоящим мужчиной, — горячим шепотом втайне молила я Господа, понимая в глубине души, что даже Он не может помочь мне в этом.

Как я уже говорила, мой отец был человеком разумным и осторожным. Но в этот раз, похоже, он не оценил все риски… А ведь нас предупреждали, что в тех краях пошаливают разбойничьи банды. Но другого выхода у нас не было — товар в Персии был уже закуплен, и мы должны были доставить его в Европу. В противном случае мы были бы разорены. К тому времени обычные торговые пути через север Персии, Армению и Трапезунд были закрыты войной, которую русский царь объявил турецкому султану ради свободы каких-то там болгар.