Чем пахнет вагина?

Землей.

Сырым мусором.

Богом.

Водой.

Новым утром.

Глубиной.

Сладким имбирем.

Потом.

Когда как.

Мускусом.

Мной.

Никакого запаха — как меня учили.

Ананасом.

Вином для причастия.

Духами Paloma Picasso.

У нее землистый запах с примесью мяса и мускуса.

Корицей и гвоздикой.

Розами.

Пряным мускусным жасминовым лесом, очень густым.

Сырым мхом.

Вкусной карамелькой.

Южным побережьем Тихого океана.

Запах напоминает что-то среднее между рыбой и фиалками.

Персиками.

Деревом.

Зрелыми фруктами.

Чаем с клубникой и киви.

Рыбой.

Раем.

Уксусом и водой.

Легким сладким ликером.

Сыром.

Океаном.

Сексом.

Губкой.

Началом.

Право на пизду

Я называю ее «пизда» — имею право! «Пизда». Ух-х, как мне нравится это слово! Только вслушайтесь:

П — пещера, поток, патока, прелесть, приход, проникнуть внутрь, пробраться в пещерку, пахучую и ап-пе-титную, призывную и провоцирующую.

И — искушение, исподволь, исподнее, изнемогать, истома, и-и-и…

Эти сладкие звуки словно созданы друг для друга!

Нервный, пульсирующий электрический ритм [ультразвук], а затем мягкий, теплый, обволакивающий.

З — завитки, здесь, гнездо, здорово, заждалась, залезай скорей, забирайся глубже, зажигай, затягивает.

Д — деликатно, дотянись, дотронься, ДА!

А-а-а-х!

Давай же, скажи вместе со мной!

Скажи это слово: «Пизда!»

Я спросила шестилетнюю девочку

«Если бы у твоей вагины были одежки — что бы она носила?»

«Красные высокие кеды и кепку команды Mets, надетую задом наперед».

«А если бы умела говорить, что она сказала бы?»

«Слова на букву “в” и “т” — например, “виолончель” или “тигр”».

«А что напоминает тебе твоя вагина?»

«Красивый темный персик. Или бриллиант, который я нашла в сундуке с сокровищами и взяла себе».

«Что особенного в твоей вагине?»

«В глубине души я знаю: она очень-очень умная!»

«Чем пахнет твоя вагина?»

«Снежинками».

Женщина, которая любила ласкать вагины

Я люблю вагины. Я люблю женщин. Я не разделяю их. Женщины платят мне за то, чтобы я доминировала над ними, чтобы возбуждала их, чтобы доводила их до оргазма. Но так было не всегда. Нет-нет, напротив: раньше я была адвокатом. Но, разменяв четвертый десяток, стала в буквальном смысле одержима желанием приносить женщинам счастье. Ведь многие из них несчастливы в сексе! Сначала это было своего рода миссией, но постепенно я втянулась, с каждым разом совершенствуясь и оттачивая свое мастерство. Мастерство, превратившееся в искусство. Искусство, которое вскоре стало приносить мне деньги. Словно я нашла свое призвание, по сравнению с которым налоговое законодательство стало казаться чем-то невероятно скучным и бестолковым.

На свои свидания с женщинами я надевала возмутительно вызывающие наряды — кружевные, шелковые, кожаные — и вовсю пользовалась аксессуарами и разными инструментами: плетками, наручниками, веревками, фаллоимитаторами. Какой там налоговый кодекс! В нем ничего нет о подобных штуках и о возбуждении, к тому же я возненавидела синюю униформу. Правда, теперь я иногда ношу ее на своей новой работе, и она успешно выполняет свое предназначение. Контекст — великая вещь. В налоговом кодексе ничего не сказано об инструментах, костюмах, о влажности от возбуждения, о загадочных прелюдиях в темноте, о зовущих губах; не упоминается в нем и о стонах — во всяком случае, о таких, которые я имею в виду. Этот аспект был ключевым — теперь мне это совершенно ясно; именно сладострастные стоны сыграли решающую роль и благодаря им я попала в такую зависимость от этого процесса. В детстве, видя, как женщины в кино занимаются любовью, издавая странные крики, я смеялась. Смех этот едва не переходил в истерику. Я не могла поверить в то, что эти громкие, бесстыдные, бесконтрольные звуки исходили от женщин.

Мне безумно хотелось кричать! Я репетировала перед зеркалом, записывала сама себя на диктофон, стонала на разные голоса — то возвышенно и драматично, как оперная дива, то более сдержанно, словно стараясь подавить стон. Но потом, проигрывая эти записи, я неизменно слышала фальшь. Эти крики были фальшивыми. Они не были сексуальными по сути — в них слышалось лишь мое желание быть сексуальной. Но вот однажды в десять лет мне безумно захотелось пи́сать. Дело было в машине. Я терпела почти час и когда наконец смогла сделать это на грязной маленькой заправочной станции, то почувствовала такое наслаждение, что издала стон. Я пи́сала и стонала, сама не веря в то, что это происходит на какой-то заправке «Техасо», в самом сердце Луизианы. Тогда я поняла: причина этих криков — в невозможности получить то, что ты хочешь, сразу. А еще крики тем громче, чем неожиданнее ты это получаешь; они исходят из самых недр твоей души, из ее потаенных, сокровенных уголков, у них свой язык. Стоны и есть этот язык.

С тех пор я стала стонать. Большинство мужчин испытывали неловкость, а если быть совсем откровенной — их это пугало. Кричала я громко, и это мешало им сосредоточиться на том, что они делали. Они не могли сконцентрироваться. А потом и вовсе теряли запал. Мы не могли заниматься любовью в домах, где были другие люди, — ведь стены там были слишком тонкими. Постепенно я приобрела определенную репутацию в своем доме — соседи в лифте смотрели на меня с отвращением. Мужчинам я казалась слишком громкой — некоторые даже называли меня ненормальной.

Постепенно я стала стесняться своих криков. Стала тихой и вежливой. Глушила свои стоны подушкой. Я научилась подавлять свои крики, скрывать их, притворяясь, что чихаю. У меня начались головные боли и разного рода расстройства, связанные со стрессом. Я уж было начала терять надежду — как вдруг открыла для себя женщин. Я узнала, что большинство женщин стонет. Но самое главное, я поняла, как меня саму возбуждают стоны других женщин, и особенно когда в этом была моя заслуга. Это превратилось в мою страсть.

Я нашла ключ, разомкнула уста вагины, выпустила на волю ее голос, эту дикую песнь. Я занималась любовью с молчаливыми женщинами, а потом находила какую-то внутреннюю точку, и они сами поражались своим крикам. Я занималась любовью с теми, кто стонал, и стоны их становились еще глубже, еще пронзительнее. Я стала одержимой. Мне страстно хотелось заставить женщину стонать, управлять ею — как дирижер или лидер группы.

Это было похоже на хирургическую операцию, на тонкую науку, поиск ритма и средоточия крика — места, которое я назвала его домом.

Иногда мне удавалось найти его через джинсы. Иногда я незаметно подбиралась к нему, попутно умело отключая сигнализацию. Иногда я