Вдобавок Кан меня утешил. Маньчжуры, написал он, молодежь свою к войне готовят и вскоре, как сдается мне, всем Ляодуном овладеют{30}.

— А кто он будет, этот Ногаджок? — мысль в голову пришла вдруг вану. И он почувствовал, что вот оно, решение. Так заключенному в темнице в конце веревки, замаячившей вверху, уже свобода видится воочию. — А вправду, кто он такой, чтоб мне писать? Себя он именует государем Маньчжу, но разве признан таковым он Отцом страны Чосон? Только последнему дано от Неба право утверждать в достоинстве владетеля Toil или иной страны. А коли государем Высокой страны Ногаджок не был признан как правитель Маньчжу, то таковым и для меня он не является. И потому не подобает мне никак писать ему ответ.

Кванхэ-гун захлопал радостно в ладоши, как мальчишка, но вид принял чинный, едва по вызову явился тосынджи.

— Вот это письмо, что прислано цзяньчжоуским родоначальником Ногаджоком, немедленно отправить в Пхенандо, и пусть ответ напишет тамошний начальник. А Ногаджоку отвезет его опять же тот, с кем было отправлено это послание.

* * *

— У-у-у! — вопил, что было мочи, проводник, оповещая еще невидное в ночи селение, что едут посланцы вана и смена лошадей нужна им. «У-у-у!» — и лаем изошли собаки, подняв с постели спящих. Заскрипели и захлопали двери приземистых домов, замелькали огни факелов.

Позевывая, встречать прибывших вышел староста. «Нам нужно лошадей», — крикнул, сидя в седле, каджа. «Будут сейчас», — покорно, с кротким видом отозвался староста. И, не сдержавши любопытства, спросил: «А далеко ли едут господа?» — «В Пхеньян». — «Ужель опять вторжение какое? — и староста тревожный бросил взгляд. — Вон сколько уж ушло у нас народу туда, — махнул рукой на запад, — сражаться с дикарями. Обратно что-то возвращаться не спешат». — «Ладно, меньше болтай», — одернул старосту каджа.

* * *

Остановки на ямских подворьях, беседы там, пока меняли лошадей, пожалуй, только и оживляли однообразие дороги. Повсюду камень был, считай, один. Глухо звенел он под копытами коней, вставал безмолвно по бокам, маячил немо впереди. В обличье даже человечьем. Нестройным рядом выстроились изваяния на удалении друг от друга, показывая расстояние, что пройдено и что еще кому осталось. Вроде привычные для глаз фигуры изваяний, которые обозначали дорогу от столицы на север к пределам владений Минов, теперь воспринимались по-иному, не просто как отметки расстояния. Они напоминали о тысячах людей, ушедших к минам на подмогу и так оставшихся в дремучих дебрях, где обитают дикари. А эти одинокие и редкие фигуры как будто те, которые спастись сумели. И вот теперь они, окаменев от страха, который пережить им довелось, напоминают тем, кто мчится мимо, об участи товарищей своих.

Чем дальше к северу, тем чаще стали попадаться лесные заросли по склонам гор. Кустарник, видно издали, густой, стоит сплошной стеной. За ним укрывшись, можно долго не пускать врага, который попробует войти в долину. Сейчас спокойно здесь, река лишь возмущенно шумит порой, протискиваясь меж каменных глыб. Выбравшись же на простор, бежит, весело журча. Она свободно вбегает в большие, без створ ворота, проделанные в сложенной из дикого камня стене, что перекрывает с обеих сторон долину.

Ворота остались позади, и кони, встряхивая головами от натуги, стали подниматься вверх. От подступавшего с обеих сторон густолесья воздух затяжелел, словно упали, ранние сумерки, и, чтобы прогнать их, лошади сердито всхрапывали, роняя хлопья пены. И шаг еще прибавили, как ни было тяжело, когда на самой вершине перевала строение завиднелось. То не жилой был дом — кумирня. Чуть от нее поодаль — разлапистая сосна. Она росла, казалось, не из земли, а из груды камней, что корни ее надежно придавили. Обойдя кучу булыжника, которую кто, поименно неизвестно, сложил давным-давно, чтоб ублажить злых духов гор и долин, каджа и спутники его привал устроили возле кумирни. И прежде чем отправиться опять в дорогу, положили к сосне тряпицы, рис. Так помолились о благополучном завершении путешествия. И, уходя, для верности плевали в сторону каменной кучи.

От перевала этого дорога пошла легче, и через несколько переходов показались стены Пхеньяна. Красивые места, таких вряд ли где еще сыскать в Хэдоне. Река Тэдонган — как пояс яшмовый, небрежно брошенный на землю. По-летнему роскошный лес манит под сень свою. А рядом башня Пубёпну и беседка Ренгванд-жён. Кто не мечтал полюбоваться ими? Кадже и спутникам его не до красот сейчас. Они спешат в амун. Вот уже ворота крепостные миновали, узкими кривыми улицами подъехали к высокому его строению с красной черепичной крышей. Оно как будто крепость в крепости. Окружено стеною и выше, чем прочие жилища. Всем видом говорит своим, что в нем живущий не чета саном черни. ….

— Неужто в ссылку мой настал черед? — подумал горестно кванчхальса Пак Хва, когда ему доложили: «Приехал из столицы каджа с бумагой от государя». Крикнув подать парадную одежду (из-за жары правитель Пхэнандо ходил в исподнем), лихорадочно перебирал в уме, кто мог донос отправить на него.

Подали черные кожаные сапоги, синий халат из шелка, парчовый пояс с золотыми застежками. Пак молча сопел, когда его облачали, из головы никак не шел вопрос: «Неужто в ссылку и по чьему навету?» Когда тесьму на платье сильно затянули, кванчхальса закряхтел и рыкнул на прислугу. «Сейчас ещё мы можем и кричать, гнев изливая, — сказал себе уже спокойно, — а если вот веревками станут вязать тебя, какой тогда подашь ты голос?» Едва ступил, почувствовал: сапог на правой ноге жмет. «Да ладно, как-нибудь», — махнул рукой, изобразив лицом большую радость, пошел гостям навстречу.

Бумагу взяв, что дал каджа, к глазам поднес и нараспев читать принялся. Чиновники, которые набились в комнату, узнав о приезде посланцев из столицы, со всех сторон уж обступили Пака. Вытягивая шеи, заглядывали в бумагу и тоже нараспев вторили своему начальнику. А только кончил он читать, как стая разлетелась и притихла, глядя на квапчхальсу молча и своим видом говоря: «Да, дельце непростое — Ногаджоку написать ответ».

* * *

Ответа от чоухяньского владетеля заждался Нурхаци. Ответ-то вроде должен быть, так говорил себе, ведь у него в заложниках и Кан, и множество других солхо. Судьба их вроде бы не безразлична быть должна для вана. Но что в ответ напишет он? Ужели в ум не взял владелец чоухяньскии, что дело плохо кончится совсем, коль будет заодно с Никанем?

Собрался спать уже Нурхаци, велел задуть светильники, когда какой-то вроде шум заслышал во дворе. На нахань присев, крикнул, чтобы пошли