во двор узнать, в чем дело, и заодно зажгли опять огонь. Почувствовал нутром: к нему кто-то явился.

— Посланцы из Чоухяни? — переспросил, вскочив и запахнув халат. — Ага, ведите их тогда на гостевую половину.

Прибывшие долго, как казалось Нурхаци, кланялись. Потом старший завозился, доставая письмо. Нурхаци так и подмывало крикнуть: «Чего копаешься? Давай скорее!» Но сдержался: обнаружить нетерпение, с которым ждал ответа он от вана, было нельзя. «В глазах других я тем себе снижаю цену».

— Чосонского государства пхёнандоский кванчхальса, — огласил толмач-маньчжур, уткнувшись носом в текст. — Челом бьет (добавил это от себя уж сам, хотя такого Пак Хва не писал) и шлет письмо… Тут толмач запнулся — было написано «Цзяньчжоускому мафа»{31}. «Потом скажу «государю», — нашелся быстро переводчик и повторил: «…шлет письмо владельцу Маньчжу». Хотел уж было дальше продолжать, но Нурхаци вдруг поднял руку: «Постой, а что за человек прислал ответ Нам? Разве мы ему писали?» — набычившись, смотрел он на корейского посла. Тот, в плечи голову втянув, забормотал: «Да вот, государь наш занемог чего-то… Чтоб промедленья не было с ответом. Он его составить поручил. При этом государь изустно передал, как надобно ответить».

Нурхаци осклабился недобро: «Не оттого ли занемог, что войско у меня свое оставил?» Подумал так, но не сказал. «Дальше читай», — кивнул он толмачу.

— Оба наши государства, — не спеша, обдумывая каждое слово, изрекал тот, — соседят. В течение двухсот с лишним лет у нас обоих с Минами не бывало никакой вражды.

Не удержался тут Нурхаци, хмыкнул, словно сказав: «Как бы не так».

— Ныне из-за вражды Вашего государства с Минской державой война приключилась. Люди бедствуют. И не только в соседних государствах, а повсюду берутся за оружие. Это не есть доброе деяние Вашего государства.

Произнеся последние слова, толмач на Нурхаци взглянул настороженно, но тот сидел невозмутимо.

— Минское государство и наша страна подобны отцу и сыну. Сын разве осмелится идти против отца? Мы не можем принять Ваше требование и воздержаться от помощи ему. Ведь великий долг как раз и заключается в том, что младший выполняет волю старшего, и отказываться от этого негоже. А о том, что было, раз уж в прошлом, теперь уж снова говорить не стоит.

— Ладно, передохни чуток, — разрешил Нурхаци, по голосу толмача поняв, что тот устал. Толмач облегченно вздохнул. Переведя дух, вытер взмокший лоб рукавом.

— Если печешься о приумножении потомства, — напряженно и уже сумрачно слушал Нурхаци, — о получении помощи Неба, то отныне будь способен быть в согласии с великой справедливостью, приобщиться к добру. Этого же сильно желают Мины, и потому ласки их ждать себя не заставят. II разве не похвально это, если наше и ваше государства станут держаться своих границ, восстановят прежнюю дружбу?{32}

Толмач умолк, и только было слышно дыхание людей. От гари светильников, от испарений взмокших тел воздух стал спертым и дышать было тяжело, на руках и шеях повздувались жилы. Так бывает перед грозой. И взглянув на потемневшее, с редко обострившимися скулами лицо Нурхаци, все, кто был тут, опускали глаза вниз, сжимались затаенно, нутром ждали: «Ну вот, сейчас его прорвет…»

Нурхаци встал во весь свой могучий рост и, ни на кого не глядя, пошел к выходу. Походя, не обращаясь ни к кому, обронил: «Прохладиться надо. Дышать тут нечем».

* * *

Бумага была плотная на ощупь и словно заключала в себе какую-то неведомую силу, сворачивающую лист в свиток тугой. Придерживая его верх ладонью, Нурхаци по мере прочтения раскручивал нижнюю часть. Кончив читать, убрал руки, и свиток свернулся в трубку, пряча написанное. Нурхаци провел пятерней по лицу, будто утерся. «Выходит так, что ван меня боится, а Минам помогать ему велел сыновний долг. Что же касается того, как мне себя вести, сидеть в своих пределах или нет, то соседские советы мне тут не нужны. О том чоухяиьское начальство само узнает, когда в селениях хурха, которые живут у Восточного моря, люди объявятся мои. Пускай тогда подумает и ван: а стоит ли ему и впредь никаням помогать иль лучше другом быть мне? Войско послав в земли у Восточного моря, я страху нагоню на чоухяньского владельца и следом же пойду походом на никаней. Они пока пусть думают, что вовсе не до них мне. Кого же поставить во главе того отряда, который отправится в земли Хурха? — Нурхаци мысленно перебирал имена и лица. — Ага, пожалуй, поручим это Мухаляню. Пускай себя покажет».

— А, чуть не забыл, — обратился к письмоводителю, в углу сидевшему смиренно, — чоухяньским послам так передать: ответ наш не готов еще, пусть подождут, пока письмо ответное напишем. Отправим сразу.

* * *

Державшийся величественно в казенном присутствии, среди своих сочленов, у себя дома при встречах с отцом Франческо Сюй Гуанци, напротив, вел себя как младший в общении со старшим. Был предупредителен и даже доверителен. Для него этот длинноносый иезуит был не просто «заморским чертом», как для черни, да и под стать ей просвещенным сановным, но кладезем доселе неведомых и полезных для дела знаний. И чтоб к ним приобщиться, мало одной быть веры, но нужно было откровенным быть. Понятно, в меру.

— Сдается мне, — пройдясь по холеному, с ухоженными усами лицу Сюя цепкими глазами, — что у Вас какие-то заботы прибавились? — участливо справился иезуит Франческо Самбиази.

— Вернее будет сказать, добавил нам их всем, кому судьбы страны небезразличны, этот предводитель дацзы, разбойник Нурхаци.

— Да, это имя часто можно слышать. О нем болтает люд немало разного. И говорят, что этот Нурхаци начал войну, чтоб отомстить за гибель деда иль отца.

— Можно подумать, что этот дикарь, — Сюй пренебрежительно фыркнул, — знаком с заветами великого учителя, Кун-цзы: «Не должно сыну жить под одним небом с убийцей кого-либо из родителей». Когда так Кун-цзы говорил, имел в виду он лишь сыновей Срединного государства. Но никак не дикарей, подобных этому Нурхаци.

Собеседник Сюя вежливо улыбнулся краешками тонких губ и, поднеся ко рту чашку с чаем, обронил: «Душа у варваров есть тоже. Она вольна над их поступками».

— Допустим, что есть у дикарей в телесной оболочке подобное душе, — нехотя согласился Сюй. — Однако низменна она, груба.

— О том, что с ним война идет, давно известно всем, — заметил Самбиази, — Но это ведь касается военачальников, а не почтенных членов Палаты ученых.

— Полководцы наши пока бессилие свое являют. Я подал доклад на высочайшее имя. Просил послать меня к чаосяньскому вану добиться от него, чтоб он всерьез помог нам управиться с ордами