деяния. Что ваном стал ты в обход других, которым вроде бы пристало сидеть на троне государя, то ничего. А ты оставишь память о себе достойную, коль сможешь сделать такое, что сохранится при потомках дальних».

И подал мысль Учитель воздвигнуть дворец Ындэкон-джон. Глаза его тогда, когда он перед мысленным взором Кванхэ-гуна рисовал величие и красоту строения, горели ярко. Теперь они, как четок бусины, поблекли, стерлись, не выражают, вроде, ничего.

— Мне нужен твой совет, Учитель, — торопливо начал первым Кванхэ-гун. — Тебе, видно, известно, какая неурядица приключилась у нас с Ногаджоком. Он мне потом писал, чтоб были мы с ним заодно против Великой страны. Ему ответить приказал я, что быть того не может, чтоб мирно жил с соседями своими. А он не унимается. Опять того же домогается… Снова прислал письмо.

— Верно говорят, — разжал бескровные синеватые губы сёнса, — только тому, кто человеком стал, на пользу грамота идет.

— Все это так, — закивал головой Кванхэ-гун. — Только как вот быть мне? Писать ему опять иль нет?

— Зачем! — пожал плечами монах. — Коль не разумеет он того, что ему пишут…

— Но и оставлять его письма без внимания тоже нельзя, — в голосе Кванхэ-гуна сквозила тревога.

— А отпиши подробно государю Великой страны. Ведь он, считай, твой повелитель. Тем паче, что этот Ногэджок о нем тоже речь ведет в своем письме.

Почувствовал себя так облегченно Кванхэ-гун, словно гора свалилась с плеч. Умильно глядя на монаха, стал сбивчиво благодарить его. Держа под локоть, самолично до выхода довел.

* * *

— Ну вот! Мухалянь побывал в землях Восточного моря, вблизи владений чоухяньских. Удачен ведь поход-то оказался. Но дело прошлое, чего теперь таиться: опаску я питал, как бы не помешали окрестные солхо. А обошлось все. Ван чоухяньскнй, никаней прихвостень, чинить препятствий никаких не стал, — возбужденно, не скрывая радости, говорил Нурхаци на совете военачальников своих и приближенных. — А коли так, — уже лицом посуровев, — то самый раз ударить по никаням. На выручку им ван, сдается мне, спешить не станет. Пока их крепости Телин и Кайюань стоят, никак не можем Ехе завладеть мы. Оно, — корявым пальцем ткнул себе в кадык, — как рыбья кость стоит давно, а вытащить её никани не дают. Все время за руки хватают.

— Ехеские вожди в большом долгу у нас, — вставил старший бэйлэ Дайшань. — И время самое пришло сполна с ними расквитаться.

— Ну а сперва стереть с лица земли нужно Кайюань с Телином, — с усмешкою недоброй произнес Амин, — чтоб негде было ехесцам просить подмоги быстрой,

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Три раза уже стояло солнце над головами воинов Нурхаци с той поры, как они пошли в поход на Кайюань. А. утро дня четвертого было похоже на сумерки: через густую пелену дождя солнце пробиться не сумело, и день был цветом сер, как старое, линялое тряпье. Река, что в силах не была вместить всю воду, которая с небес стекала, вышла из берегов и разлилась широко. Густое месиво вспухшей от избытка влаги земли задерживало бег коней и ход пеших. Казалось, небо вознамерилось если не оберечь Кайюань, то по меньшей мере оттянуть тот миг, когда на крепостные стены хлынет водна маньчжурских ратников.

Нурхаци держал совет с вельможами и бэйлэ.

— Что делать будем? Назад вернемся или продвигаться будем дальше? Дороги нет, считай, вся расползлась и стала грязью. А на реке, на месте переправы, вода поднялась выше берегов. Если задержаться на дельна два и обождать, когда вода сойдет, земля подсохнет, то опасаюсь, как бы никани-беженцы не разгласили, что мы идем на Кайюань.

И сообща решили так. Послать к Шэньяну сотню воинов, и пусть тамошнее никаньское начальство думает, что это мы ведем разведку, рассчитывая брать сейчас Шэньян. А между тем узнать, как кайюаньская дорога и можно ли там реку перейти. И этого-то, главное, дождаться.

— А в тех местах, где Кайюань, дождей как ни бывало. Дороги сухи, — вернувшись из разведки, доложили Нурхаци. И следом же кто ездил в направлении Шэньяна, возвратясь, рассказывал: «Мы в дальних от него селениях такой устроили переполох, что наверняка Шэньян уже готовится к защите».

Наутро рать Нурхаци приблизилась к Кайюани. Она, словно огромный серо-желтый камень, маячила перед глазами маньчжур. Что много их, отлично было видно со стен крепости. Казалось, они покрыли землю всю подвижными темными пятнами. «Но это не Фушуиь тебе, Нурхаци, а я не Ли Юнфап», — садясь в седло, насупился цзупбин Ма Линь, начальник Кайюани. Он и помощники его главным сочли любой ценой не подпустить маньчжуров к стенам близко и так не дать к ним лестницы свои приставить. И в городе самом осталось войск немного, а основные силы, за городские степы выйдя, расположились напротив четырех ворот.

Заслон, что у Восточных был ворот, других слабее оказался. Через них-то в город и вошли маньчжуры. Китайские войска, у остальных ворот стоявшие, увидя, что городом Нурхаци овладел, в смятение пришли. Из военачальников больших первым дал тягу Чжэн Чжифань, цюаньдаошитуйгуааь. Ма Линь же и помощники его погибли все{36}.

Сам город Кайюань достался Нурхаци, считай, что целым. Три дня провел он в нем. Все надо было оглядеть хозяйским взглядом, чтобы решить, как поступить, — оставить эти стоны иль сравнять с землей. Потом еще шел пленных счет. Их за день переписать всех не успели. И надобно было решить, как с пленниками поступить. Немало оказалось и таких, которые сами сдались, желание изъявив служить маньчжурскому государю. Хотя и дикарем слывет он, а если должность даст, довольствие опять же, то можно и ему служить. Вон Ли Юнфан ведь процветает. Да только разве он один? А Фан Вэньчэн? Он звание имел сюцая. Прадед его начальником большим в столице был. Когда Нурхаци взял Фушунь, Фан перешел на сторону его. Способности сюцая, особливо острый язык, маньчжурский предводитель быстро оценил, и, говорят, теперь Фан Вэньчэн среди ближайших советников Нурхаци{37}.

* * *

Кусочки тускло-белые… Невзрачные на вид. Руку, которая достала их пригоршню из мешка, пошитого из кожи, немного холодит. А у того, кто ладони ковшиком составил, глаз загорался алчно и кровь к лицу прилила. Сила немалая у серебра, как видно. Из-за него, считай, вот эти никаньские начальники не остановились перед тем, чтоб от государя своего отречься и униженно благодарить его, Нурхаци.

В углах рта подавив злорадную ухмылку, Нурхаци не удержался от назидания: «Наверное, и раньше доводилось слышать вам, что в нашем государстве людей достойных ценят,