– Даже не вздумай! Учись как следует, может, хоть один счастливым человеком станет.

– А чего ты плачешь?

– Я плачу, что ходить тебе на занятия не в чем. Хуже всех будешь, оборванцем.

Андрей так растерялся, что даже не нашёл что ответить. Он и не думал в этом ключе. Привык уже как-то за братьями донашивать. Привык, что мать на своей дореволюционной машинке всё время что-то перешивает, переделывает. Не голый ходит, и ладно.

И напрасно он её убеждал, что ему всё равно, что первый год как-нибудь, а потом заработает. Мать была неумолима: если уж сын выбился в люди, то и выглядеть должен по-человечески. К началу учебного года где-то достала материал в рубчик и сшила ему костюм. А рубашек целых две получилось, и тоже из нового материала. И неважно, что «в люди» Андрей выбился много позже, а пока был просто одним из двух десятков ребят и девчат, с чего-то решивших, что родине важнее их пение, чем их трудовые руки. Так им преподаватель на первом занятии и сказал. Мол, сильно не обольщайтесь, столько певцов стране не нужно, все диплом не получат, к выпуску хорошо если половина останется. Андрей твёрдо решил, что он-то останется. Но реальность оказалось иной.

В сентябре поехали на картошку, и Андрея сразу выбрали командиром бригады. Ну как выбрали, он сам вызвался, и все согласились. Первокурсники толком друг друга не знали, знакомились по дороге в подмосковный колхоз.

– Говорят, в бараках будем жить, – сокрушался парень в квадратных очках. – Удобства на улице наверняка. Целый день в грязи, а вечером и помыться негде. А у меня руки.

– Руки? – удивился Андрей.

Он бы ещё понял «у меня голос». Тут половина переживала за бесценные связки, за горло, которое можно простудить на сентябрьском ветру. Андрей к подобным разговорам относился с лёгким презрением. Что ему будет, голосу? Он или есть, или нет. А если нет, то хоть всеми шарфами обмотайся и в бункере запрись, он не появится.

– Ну да, я пианист. И композитор. Музыку сочиняю. Меня Алик зовут, кстати. Алик Зильман.

– Андрей Кигель, – усмехнулся Андрей и протянул ладонь. – А как ты на вокальном отделении-то оказался?

– На композиторское провалился, а сюда взяли. Я и пою немножко.

– А крестиком не вышиваешь? Ладно, давай ко мне в бригаду, многостаночник. Придумаем, как твои руки беречь.

Руки пианиста – это совсем другое дело, подумал тогда Андрей, это тебе не голос, их и правда перетрудить можно. Пианистам лучше лопатой особо не махать. К людям, владевшим музыкальными инструментами, Андрей относился со священным трепетом. Сам-то он мог разве что на ложках сыграть.

Жить им пришлось даже не в бараках, а в палатках, разбитых в чистом поле. Удобства за палаткой, куда дойдёшь. Ночи уже были холодными, и Андрей, посмотрев, как трясётся Алик в своём спальнике, пошёл к председателю колхоза – выбивать лишнее одеяло. Норму по картошке Андрей выполнял за него, но Алик тоже без дела не сидел – к возвращению работяг готовил обед и ужин из общих продуктов. И пока в соседних бригадах голодные и уставшие парни приплясывали у костра, изнемогая от ожидания и готовые грызть полусырую картошку прямо из чугунка, в бригаде Кигеля чинно рассаживались и с аппетитом уплетали стряпню Алика. Кто-то попытался возмущаться, мол, все пашут, а этот в палатке весь день прохлаждается, но Андрей быстро успокоил недовольного: план выполняется, их бригада впереди всех, чего тебе надо? Ешь свой ужин и не возникай. Недовольный умолк, то ли аргументы бригадира подействовали, то ли его внушительные бицепсы – днём Андрей работал без майки, и боксёрское прошлое сильно отличало его от в большинстве своём тщедушной творческой интеллигенции, с трудом поднимавшей лопаты.

– Зачем ты этого очкарика опекаешь? – спросил его председатель колхоза, выдавая лишнее одеяло. – Впрягся за него. Нет, если хочешь – дело твоё. Просто интересно.

Андрей только плечами пожал. Он сам себе ответить бы не смог. Инстинкт у него просыпался – опекать того, кто слабее. Почему-то сразу о Лильке вспомнил, и вечером, после смены, когда ребята уже отползали спать, он в отблесках догорающего костра писал ей письмо о колхозной романтике, смешном Алике и осточертевшей картошке на завтрак, обед и ужин.

***

Учёба давалась легко, но большого удовольствия не приносила. Нет, Андрей с одинаковым интересом шёл и на занятия по научному коммунизму, и на вокал. К многочисленным теоретическим предметам, никак с творчеством не связанным, от которых буквально выли его сокурсники, он относился спокойно: если нужно учить историю съездов КПСС, он выучит, не вопрос. Проблема была в том, что и вокалом он занимался без какого-то внутреннего подъёма. Ставить голос ему не требовалось – он у него был правильно поставлен от природы. В чём, вероятно, и крылся секрет лёгкого поступления. Распевать по сорок минут вокализы было не сложно, но скучно. А сходив на отчётный концерт старшекурсников, он и вовсе приуныл: оперные арии и романсы звучали, конечно, красиво, но очень уж оторванно от жизни. Ну да, Чайковский, Глинка, Мусоргский. Воспевание природы, родной земли и вечных ценностей. Сидели в своих имениях, смотрели в окно, как крепостные горбатятся, и воспевали. Каким-то пыльным казался Андрею этот репертуар. Новое время требует новой формы – чёткой, короткой и понятной. То есть песни. В песне за три минуты можно целую жизнь рассказать, причём жизнь настоящую, а не какую-то там мифическую, из прошлого века. «Смело, товарищи, все по местам. В последний парад выступаем!» Вот где живые эмоции.

К концу полугодия Андрей даже начал задумываться, правильно ли он выбрал профессию. На кого он, собственно, учится? На академического певца, которым быть совсем не хочет. Может быть, стоило пойти в ГИТИС? Там учат артистов музыкальной комедии. Тоже не лучше. Кривляться в оперетте он точно не хочет. Да он бы и не поступил, играть Андрей не любил и не стремился. Чтобы не терять время попусту и чувствовать себя хоть немного полезным, Андрей старался занять себя общественной работой. Вскоре он уже отвечал за проведение субботников, возглавлял комсомольскую ячейку, стал членом студсовета. А перед первой сессией на том же студсовете объявили, что набирают желающих для работы на «ёлках». Председатель студсовета Толик Ветров явно смущался и мял в руках бумажку:

– Вы своим ребятам расскажите, может, найдутся желающие. Надо десять человек минимум. И денег немножко заработают, и с сессией легче будет. Не все преподаватели,