Она сделала два-три трепетных шажка, цепляясь за стену, исмогла ухватиться за плющевую плеть, тянущуюся от земли до крыши. Но, кактолько Маша отцепилась от стены, плеть качнулась, Маша невольно потянулась заней – и, не успев глазом моргнуть, повисла на лиане, поехала по ней, ощутивострую боль в ладонях… и очутилась на земле истинным чудом прежде, чем плетьхрустнула и оборвалась, опутав Машу своими кольцами.

От изумления она осталась сидеть на корточках, прикрытаяостро пахнущим месивом из веток и листьев, и это спасло ее от взглядаразъяренной тетушки, которая высунулась из окна, но не увидела ничего, кромечерно-белой ночи. Послышался ее новый вопль, исполненный ярости иразочарования, а потом все стихло, и Маша осмелилась наконец выбраться изсвоего душистого укрытия, чтобы увидеть, что окно в ее комнате уже закрытоизнутри…

Она растерянно огляделась, вынимая из волос листья идревесную труху, и с изумлением обнаружила, что соловей-то все еще поет! И,движимая тем самым нерассуждающим любопытством, которое заставляет людейсовершать судьбоносные поступки, она вошла в белоснежные, благоухающие заросличеремухи и уже через несколько шагов увидела того, кого искала.

Только это был не соловей.

Она увидела высокого мужчину – черного, как черная теньстволов, тонкого и стройного, который стоял, сложив руки у рта, и высвистывалте самые томительные соловьиные трели, которые выманили Машу в сад.

Его лицо недолго пряталось во тьме: лунный луч проник сквозьветви, и Маша разглядела малую свистулечку в руках незнакомца. Да нет, почемуже незнакомца? Ведь это был Бахтияр!

* * *

– Tы! – возмущенно выкрикнула Маша, и Бахтияр, сильновздрогнув, открыл свои самозабвенно зажмуренные глаза. – Это не соловей! Тысвистел? За-чем?

Он не сразу смог ответить, глядя расширенными чернымиглазами в ее разгоревшееся лицо. Потом разомкнул губы:

– Да так… свистел, как бюль-бюль [8]: думал, может, высвищукакую-нибудь себе пташку… слетит она ко мне со своего нашеста. Вот видишь – ивысвистел.

– Я не к тебе, – заносчиво промолвила Маша, – я толькопоглядеть, кто тут заливается.

– Я и заливаюсь, – ответил он, – значит, ко мне.

Маша резко повернулась, собираясь уйти.

– Что ж ты не на балу? – спросил Бахтияр. – Гости еще неразъезжались. Пляшут в честь твоего счастья, а ты…

При слове «счастье» Маша резко обернулась. Круглое,мальчишеское лицо Петра, круглые, кошачьи, возбужденные глаза вдруг возниклиперед внутренним взором, и Маша содрогнулась от неодолимой неприязни. Счастье!Ничего себе – счастье!

– Зазябла, джаным [9]? – тихо промолвил Бахтияр, делая к нейшаг. – Вели – согрею…

Она только глазами на него повела, только глянула – а онвдруг рухнул на колени, обхватил ее ноги и, не успела ошалевшая отнеожиданности Маша даже пискнуть, принялся покрывать поцелуями ее бедра, живот,и губы его опаляли ее кожу даже сквозь ткань.

– Что это? Что ты? – выдохнула Маша, теребя, гладя чернуюкудлатую голову, приникшую к ней, не понимая, то ли отталкивает ее, то липрижимает к себе еще крепче.

Чтобы не упасть, Маша схватилась за него, и его горячие рукинакрыли ее дрожащие пальцы.

– Помнишь, говорил – покажу счастье? – хрипло прошепталБахтияр. – Показать, звездочка рая?

Маша молчала, ловя выражение его глаз – и не видя ничего,кроме жидкого лунного серебра, наполнившего их до краев.

Страшно вдруг стало, жутко. Словно ступила на талый ледок –знает, что рухнет, не может не рухнуть, уж и трещинами весь пошел! – абезрассудное сердце манит идти дальше, еще дальше… Слезы подкатили к глазам отэтого страха, и Бахтияр, поднявшись, прошептал жарко: «Не бойся, русская роза!»– прямо в ее дрожащие губы.

Она успела вздохнуть только разочек, а он накрыл ее губысвоими, стиснул, быстро обласкал языком – и оторвался от нее, и приник опять,при каждом поцелуе глубоко проникая языком в ее рот – и отдергивая, и еще, иеще раз, и снова, в завораживающем, непрерывном чередовании. Их слившиеся телаколыхались в ритме этих резких, отрывистых поцелуев.

Остатки девичьей осторожности, чудилось, вскрикнули в ееголове на разные голоса: матушкин, теткин, нянькин, на голоса подружек, сужасом и восторгом смакующих подробности судеб невест, доставшихся женихамраспечатанными… И холод пробежал по оголенным Бахтияром плечам, когдапредставилось, буд-то кто-то, столь же случайно, как и сама Маша, вдругзабредет в эти заросли и увидит государеву невесту в объятиях черкеса! Но тот,казалось, разгадал ее мысли, потому что подхватил Машу на руки, прошептал,приникнув пылающими губами к ее груди:

– Не бойся ничего! Никто не увидит! Никто не узнает! Уйдешьот меня, какая пришла, не сорву я чадру с твоего лона! – И торопливо зашагал вглубь сада.

Маша откинулась в его руках, чувствуя жгучий восторг оттого, что поступает наконец-то не по теткиной, не по отцовой воле, а по своей,по своей!

Казалось, страсть несла Бахтияра на крыльях, ибо в считанныемгновенья он оказался довольно далеко от дома. Место это называлось «Каменныйсад»: здесь среди разнообразно подстриженных кустов стояли камни самыхпричудливых очертаний. Это была уже граница владений Меншикова: за заборомчернела Преображенская роща, и здесь можно было не опасаться случайноговзгляда.

Бахтияр опустился на колени, заставив Машу повернуться ксебе спиной и тоже стать на колени. От удивления она подчинилась, как кукла,ежась от поцелуев, которыми он осыпал ее плечи. Вдруг Бахтияр резко толкнулМашу вперед, так что она упала плашмя, а потом, подхватив ее под бедра,поставил на четвереньки вплотную к себе, задирая юбку.

Блаженства забытья как не бывало! Маша закричала от страха,рванулась вперед, упала. Бахтияр навалился сверху, шарил по ее спине, но Машатак билась под ним, что он придавил ее ноги коленом и, запаленно дыша,прохрипел:

– Погоди! Потерпи! Это в первый миг больно – потом стерпишь!Я ж для тебя как лучше, не то прорву тебя – жених-то потом сразу поймет, что недевка!

Маша никак не могла взять в толк, что он там бормочет, чтонамерен сделать с ней, – чуяла лишь, что нечто ужасное, и рвалась, охваченнаяужасом, пытаясь сбросить с себя Бахтияра.