Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молча кивнув, Фарлан подумал, что он слишком устал за последние дни, чтобы думать о весне и ярмарке. «Дожить бы еще до этой весны», — мрачно процедил он про себя, уступая не покидающему его дурному предчувствию.
Кислая физиономия венда никак не испортила приподнятый настрой Тонгвара, и он сочувственно усмехнулся.
— Вижу, не сладко вам пришлось, но ничего, сейчас отдохнете, а вечером посидим, выпьем хорошего пива, отведем, так сказать, душу.
Фарлан, как смог, изобразил благодарность за понимание и, развернувшись, пошагал к своим. Те уже потянулись к дому, и первым из них шел Ольгерд с Ираной и Фрикки. Гордо вскинув голову, девушка посверкивала черными глазищами, привлекая внимание ветеранов.
— Гляди-ка, ведьма вернулась!
Один из бойцов Тонгвара схватил Фарлана за рукав:
— Где поймали чертовку?
Наградив того суровым взглядом, Черный спокойно снял с себя вцепившееся пальцы.
— Она уже не ведьма, она женщина Ольгерда.
— Как это? — В глазах руголандца вспыхнула искра непонимания, и Фарлан, не желая ничего объяснять, жестко отрезал:
— Так решил Рорик. Хочешь поспорить?
Спорить боец не решился, но в его глазах, как и в глазах многих, слышавших ответ, Черный прочел удивленное возмущение. За что молодому такие привилегии? Взятое в бою принадлежит всем, кроме оружия и доспехов убитого. В дружине закон един для всех, и не важно, кто ты — простой воин или племянник конунга. Недовольных решением Рорика хватало и там, под стенами сожженного городища суми, но озвучить его в лицо грозному конунгу никто не решился, а вот здесь… Фарлан невольно скривился, предчувствуя неизбежность конфликта. Меньше всего ему хотелось сейчас разборок с ветеранами, особенно учитывая то, что творилось с Ольгердом. После штурма парень стал совсем как чужой, все время молчит, а что спросишь, так вместо ответа — лишь равнодушный взгляд ледяных глаз, смотреть в которые становилось жутковато. А после вчерашнего Черный даже самому себе не мог бы честно сказать, за чью жизнь он опасается больше — Ольгерда или тех правдолюбцев, что полезут к нему с претензиями.
С этими мыслями Фарлан вошел в дом младшей дружины. С мороза в нос сразу ударил запах двух десятков немытых человеческих тел. Успевшее промерзнуть помещение еще не прогрелось, и молодежь жалась к очагу посреди дома. Здесь были почти все, за исключением Ольгерда, Ираны и Фрикки. Этих трех он заметил в дальнем конце, где девушка, занавесив шкурами темный угол, готовила ложе, а мужчины молча сидели рядом. По виду Ольгерда и Фрикки можно было подумать, что их вполне устраивает сидеть так в тишине и они могли бы провести здесь весь день, не произнося ни слова.
Фарлан только покачал головой и тяжело вздохнув: «Вот же напасть!» — подошел к ним.
— Как вы? — Черный посмотрел на Ольгерда, но ответил ему Фрикки.
— Все отлично! Устроились. — Он показал взглядом на занавешенный угол и свою лежанку рядом.
Покивав, Фарлан подсел к воспитаннику.
— Тут такое дело. — Он сделал паузу. — Вечером Тонгвар хочет накрыть стол для младших — выпить за встречу, обмыть добычу и все такое.
Ольгерд повернул голову и молча всмотрелся в глаза наставнику, а тот, сделав над собой усилие, все же продолжил:
— Я вот что думаю — может, нам не ходить?
Теперь на Фарлана уставился еще и Фрикки, а возня Ираны за шкурой затихла.
— Почему? — В голосе Ольгерда прозвучало искреннее непонимание, а Фарлан, не зная, что ответить, замялся. Сказать правду? Мол, я считаю, что закончится это все плохо. Ветераны нальются пивом и попрут с разборками, еще хуже — начнут задираться и к Иране полезут. Тут уже смертоубийством попахивает. А с другой стороны, не спрячешь же его — он всмотрелся в голубые глаза воспитанника, — не век же ему за спиной дяди сидеть.
Молчание затянулось, и венд, словно очнувшись, беззаботно махнул рукой:
— Да это я так! Подумал, устали с дороги, так лучше отдохнуть, но если хотите, то идите конечно. Почему нет!
Прищурившись, Ольгерд прошелся по лицу наставника испытующим взглядом.
— Да с чего-уставать-то — и полдня не прошли сегодня. Пойдем! Надо уважить ветеранов, раз приглашают.
Фрикки согласно закивал, а за пологом вновь зашуршали раскладываемые шкуры. Поднявшись и пробурчав невнятное: «Ладно», Фарлан двинулся к выходу, успокаивая себя тем, что чему быть, того не миновать, и от всего на свете не убережешься.
* * *
В главном доме стоял гомон, общий гул время от времени прерывали тосты за Руголанд, за Рорика и за удачу, не оставляющую их конунга. Еды было немного, зато пива в достатке, и молодежь, быстро захмелев, гремела громкими голосами, по десятому разу рассказывая о своих подвигах. Ветераны, сперва сохранявшие степенность, тоже уже разошлись, и все чаще над столом раздавалось:
— Да что вы нам тут заливаете! Вот в наше время…
Специально отобранные пленницы помоложе разносили хмельной напиток, и если вначале их поедали лишь сальные взгляды, то с каждым выпитым кубком «внимания» им перепадало все больше и больше. То на одном краю стола, то на другом, грохнув опорожненной чашей о столешницу, жадные руки хватали женщину и, задрав ей подол, тащили на лежанки по углам зала.
Пьяный азарт нарастал, и Ольгерд, сидя за столом, недовольно хмурился, глядя на царящее непотребство. «Был бы здесь Рорик, — скользнула злая мысль, — творить такое в главном доме даже в голову никому бы не пришло, а без вожака это просто стадо. Бесчеловечное, тупое стадо, не ведающее, что творит!»
Под мрачные мысли глиняная кружка быстро пустела, и стоящая за спиной Ирана наполняла ее вновь. Она делала это только сама, не подпуская других девушек, и только для Ольгерда, а налив тому полную чашу, оставалась стоять позади с гордо поднятой головой, награждая каждый брошенный на нее взгляд откровенным презрением.
Эта девушка была не лучше и не хуже других, снующих вокруг стола, но тем не менее притягивала внимание. Те были доступны, только протяни руку, а эта — нет. Была недоступна раньше и стала вновь недоступна сейчас. В затуманенных хмелем головах ветеранов раз за разом вспыхивал один и тот же вопрос: «Почему?» Она взята с бою — значит, такая же добыча, как и все остальные. Значит, принадлежит всем, и каждый, кто захочет, может завалить ее на мягкие шкуры. Пока здравый смысл еще теплился в мозгах, злое раздражение бурлило только внутри, но стоило ему утонуть в пивной