поднимаясь со стула и оставив свой недопитый кофе вместе с нераскрытой газетой. – С вашего разрешения, и – хорошего дня!

Элис одиноко смотрела ему вслед в гнетущей, вновь повисшей тишине, гораздо более неловкой, чем все предыдущие. Она вздохнула и тоже поднялась из-за стола. Появилось и стало крепнуть подозрение, что, начиная с этого момента, к такого рода молчанию придется привыкать.

IX

«Он спас меня, спас сразу в нескольких смыслах. В первую очередь – от меня самого. Я ему жизнью обязан».

Вот что мог бы сказать Хуберт мисс Дойл, когда она спросила его о мастере Вэе. «Элис», – мысленно поправил себя он. Однако его история явно не из числа тех, которые кто-то вроде Элис пожелал бы послушать.

Хуберт часто терзался, оглядываясь назад и спрашивая себя, когда именно стало слишком поздно и у него не осталось выхода. Где на ленте времени располагается тот момент, когда была еще возможность все исправить, предотвратить то, что должно было вот-вот случиться?

Тот ли день, когда мать вручила ему сверток, нечто завернутое в элегантный мужской платок, и велела отнести его в директорский кабинет Бизоньози на стекольной фабрике? Или позже? Мог ли он все это остановить, если бы понимал, что именно держит он в тот момент в своих руках?

«Я обязан ему жизнью, – мог бы сказать он Элис, когда та спросила его о мастере Вэе. – А теперь ничего не могу сделать, чтобы сохранить жизнь ему».

О том, что случилось в Карловых Варах

Часть вторая

Из кабинета, дверь которого Себастьян Моран оставил открытой, прозвучал голос, приглашавший Хуберта войти. Интерьер самой комнаты ни в чем не уступал пышному убранству приемной. На полках вдоль стен стояли разнокалиберные книги и диковинки со всего света. Между географическими картами и астролябиями разместилась стеклянная урна, испускавшая радужный свет. Хуберту уже несколько раз приходилось видеть подобное: мать называла это явление «электричеством», и слово это было окружено ореолом чего-то магического и таинственного, служило признаком чуда, многое обещавшего. И среди всего этого он, не без гордости, узнал великолепную музыкальную шкатулку, изготовленную его дедом. Хуберту было известно, что немало таких же изделий украшали собой дома самых влиятельных семей Богемии.

За огромным письменным столом восседал Бизоньози. Прямо напротив него он увидел человека, лицо которого было ему хорошо знакомо. Хуберта ничуть не удивило, что в кабинете оказался его отец: он был одним из доверенных людей главы ремесленников.

– Виктор, а сынок твой с каждым днем все больше похож на тебя, – проговорил Бизоньози, заметив гостя. – Надеюсь, что ты пришел с хорошими новостями, юный Хуберт, и что мать прислала тебя не только с обедом для отца.

Виктор Елинек, увидев в кабинете Хуберта, изобразил на лице вымученную улыбку, как будто появление здесь сына было для него нежелательно, но воспрепятствовать этому у него не получилось. Выглядел он напряженным и зажатым, таким, каким дома Хуберт отца ни разу не видел. Секунду парень пытался ответить самому себе на вопрос, что происходило здесь до его появления. О чем беседовали Бизоньози, Себастьян Моран, его отец и тот англичанин, что вышел отсюда у него на глазах, тот, кого называли профессором Мориарти? И тут же Хуберт понял, что на самом деле бы предпочел об этом не знать.

Бизоньози с противоположной стороны стола с любопытством разглядывал сверток в руке у Хуберта.

– Это оставили для вас в лавке матери сегодня утром, – сообщил Хуберт, хотя в таком пояснении и не было необходимости: Бизоньози наверняка и сам уже догадался, поскольку постоянно получал разного рода сообщения и посылки именно таким образом через все лавки города. – Вот.

Лицо у Бизоньози было узкое и какое-то желтушное. Отец как-то рассказал сыну, что здоровье у главы ремесленников весьма слабое – проблемы с печенью. И все же его голубые глаза всегда выражали острый ум, что придавало жизненной силы его хрупкому облику.

– Подсаживайся к нам, и давайте взглянем все вместе, что ты нам принес, – обратился он к Хуберту, протягивая над столом руку.

Ошарашенный Хуберт взглянул на отца. Парень далеко не в первый раз выполнял подобные поручения, однако впервые Бизоньози велел ему остаться. Отец слегка кивнул, и мальчик сел рядом с ним, перед столом. Оба молча наблюдали за тем, как Бизоньози читает приложенное письмо.

– От семьи Костка, – сообщил он с явным неудовольствием, после чего сложил письмо пополам и подвинул его в сторону, взявшись за сверток. Раскрыв его, он извлек изящную пудреницу, явно принадлежность дамской туалетной комнаты. – Они, верно, думают, что мы не в силах найти себе более увлекательного занятия, чем влезать в их дурацкие семейные ссоры.

– И что там случилось на этот раз? – поинтересовался Виктор.

– Старик Костка подозревает, что ребенок, которого носит его невестка, бастард. Он сомневается в том, что сын способен зачать, и опасается, что кто-нибудь из домашней прислуги оказал невестке в этом содействие. Желает, чтобы мы выяснили, верны ли его подозрения.

Хуберт едва удержался от улыбки, испытав облегчение от того, что за тем свертком, который он был вынужден передать, не стоит ничего зверски жестокого. Маленькие драмы богачей всегда казались ему довольно абсурдными.

Отец громко расхохотался – его явно слегка отпустило, и теперь он не казался таким напряженным, как раньше.

– Не вижу здесь проблемы, – пошутил он. – Мужчина не способен к деторождению, оказывается поддержка со стороны постельничего, женщина против ничего не имеет – все в выигрыше!

Бизоньози тоже улыбнулся. Хуберт уже давно перестал идеализировать этого человека, несмотря на восхищение, которое неизменно испытывал к нему отец. Став старше, он понял, что власть его распространяется далеко за пределы стекольной фабрики; что этот человек – очень опасный тип, с которым связаны и другие столь же опасные люди; что почти все его жесты показной щедрости заключают в себе собственную его выгоду в средней или дальней перспективе и что когда кто-то вступал с ним в контакт через посредника, как, например, с помощью лавки матери, то с добрыми намерениями связано это отнюдь не было. Тем не менее, как и вся молодежь в Карловых Варах, Хуберт вырос в тени Бизоньози. Трудно было не почувствовать на себе лучей власти, исходивших от него, да и сама мысль о том, что отец, несмотря ни на что, умел заставить его улыбнуться, вызвала в нем чувство, похожее на гордость.

Бизоньози с явным неудовольствием рассматривал пудреницу, так и сяк крутя ее в своих костлявых пальцах, а потом без малейшего интереса бросил ее на стол.

– Когда я прошу, чтобы прилагали к своим петициям некий подарочек сентиментального свойства, то имею в виду нечто более интересное, чем это, – посетовал он. – Ведь эта вещица старику Костке даже не принадлежит, если, конечно, он на девятом десятке не начал пудрить себе нос.

– Пудреница, должно быть, принадлежала его покойной супруге, – не без робости, однако все же решился вступить в разговор Хуберт. Ему было известно, что господин Костка недавно овдовел, и у него были основания полагать, что жену тот любил. Ему частенько приходилось видеть, как супруги рука об руку прогуливаются по центру города. – Конечно, он дорожит ею как памятью.

Бизоньози выгнул бровь и очень довольно улыбнулся. И тогда Хуберт понял, что это была всего лишь проверка, поскольку тот и сам прекрасно знает, что пудреница – память о покойной жене.

– А ты парень сообразительный, Хуберт Елинек, – тихо проговорил он. – Ты у нас далеко пойдешь.

Хуберт покраснел, сам не понимая, с какой стати: от злости или стыда. Не нужно было открывать ему рот. Незачем было пытаться произвести впечатление на человека, которого он сам в глубине души презирал. И он готов был поклясться, что отцу за него тоже неловко – тот заерзал на стуле. Именно в эту секунду Бизоньози обратился к нему:

– Я понятия не имею, кто отец этого ребенка – прислуга или молодой Костка, но кое-что интересное об этой семейке я знаю: в их доме у меня есть свой человек, информатор. Судя по всему, сын и невестка задумали от старика Костки избавиться, стремясь получить его бизнес в наследство раньше, чем их вконец разорит его недавно приобретенное пристрастие к игре и выпивке. Полагаю, не нам их винить. Старик умом тронулся с тех пор, как овдовел.

Хуберт, растерявшись, старался поймать взгляд отца, однако отец бесстрашно смотрел на босса.

– Задумали убить одного из представителей Великих семейств? – испуганно спросил Хуберт,