– Ник… – Но было уже поздно, он уходил. Обернувшись, он слегка поднял руку.

– С днем рождения, Мэгги Мэй, – произнес он и исчез среди деревьев.

Она молча смотрела ему вслед, чувствуя, как вновь тоскливо заныло сердце. Ах, Ник… Она так любила его, что даже воспоминания причиняли боль. Как это похоже на него – через двенадцать лет появиться из ниоткуда и дразнить, смеяться и выводить ее из себя, при этом желая и делая добро. Как же она могла забыть, что он не способен причинить ей вред? В глубине души она знала это, но давно отвыкла прислушиваться к голосу сердца.

Симус и Брайди выбежали из-за кустов и теперь радостно прыгали вокруг нее.

– Ну, хватит, хватит, – прикрикнула она, похлопывая собак и радуясь, что они отвлекают ее от мыслей о Нике. Неужели, сделав то, ради чего приехал в город, он вновь исчезнет из ее жизни еще на двенадцать лет? Ей хотелось плакать и кричать от отчаяния.

– Да перестаньте же вы! – сказала вслух Мэгги, пытаясь успокоить собак и сосредоточиться на повседневных заботах. Она давно поняла, насколько опасно поддаваться сентиментальному настроению. Стоит начать жалеть себя, и слезам не будет конца, а от этого будет плохо всем, и прежде всего – Дэвиду и ей.

Надо собрать снимки, видеопленку и негативы и поскорее избавиться от них, ведь страшно подумать, что произойдет, если они попадут к Лайлу.

Мэгги не сомневалась, что он использует их против нее, она не знала как именно, но была уверена, что он поступит именно так. Он даже может показать их Дэвиду. Одна эта мысль внушала ей ужас, и она поспешила к тому месту, где бросила фотографии на землю. Не глядя на снимки и испуганно озираясь по сторонам – соглядатаи Лайла могут быть повсюду, – она торопливо запихнула постыдное свидетельство своего прошлого в разорванный конверт и спрятала под куртку. Постоянная боязнь, что за ней следят, явно становилась навязчивой. Ведь сейчас раннее утро, а в Уиндермире встают позже.

Поднявшись с колен, Мэгги прикусила губу: теперь надо подумать, как избавиться от фотографий, пленки и негативов. Несмотря на охватившую ее нервозность, она не смогла сдержать улыбку: как когда-то Ричарда Никсона, теперь ее тоже мучил вопрос – сжечь или сохранить изобличающие доказательства? Но, по крайней мере, в ее случае любой, даже самый маленький, костер непременно привлечет внимание, а этого-то ей как раз и не нужно.

В конце концов, зайдя подальше в лес, она камнем, и руками выкопала ямку под свисающими до земли ветвями дикого шиповника и положила все туда, забросав сверху землей и прошлогодними листьями, а сверху, чтобы запомнить место, привалила куском полусгнившего дерева. Со временем она перепрячет пакет в более надежное место, но сейчас это было единственное, что она могла сделать. Принести фотографии и пленку в дом даже на несколько часов, пока она не придумает что-нибудь получше, Мэгги не решилась из боязни, что их найдут. Она подозревала, что в надежде обнаружить нечто, свидетельствующее о том, что у нее роман, Лайл время от времени обыскивает ее комнаты. И вовсе не потому, что его волновала ее личная жизнь, просто это дало бы ему в руки еще одно оружие против нее.

Но поиски его не увенчались успехом, со времени замужества в ее жизни не было ни одного мужчины. От этой мысли ее охватывал ужас. Уж если Лайлу что и удалось, так это отучить ее от секса.

Когда-то ей это нравилось, даже слишком нравилось. Когда у нее был Ник. Ослепляющая страсть, окончившаяся столь быстро и несчастливо, была, казалось, в жизни совсем другой девушки, которая навсегда осталась в прошлом, и, если воспоминания становились непереносимыми, она гнала их прочь, ибо, как научила ее жизнь, нет смысла горевать о том, что безвозвратно прошло.

Теперь у нее есть Дэвид. Всякий раз Мэгги мысленно возвращалась к сыну, и тогда призрак из прошлого, призрак веселой, жадной до любви девушки постепенно тускнел и возвращался в самые отдаленные уголки ее памяти. Дэвид для нее важнее всего на свете, ради него она готова вынести что угодно.

Возвращаясь домой, она сунула испачканные землей руки в карманы, чтобы, если встретится с кем-нибудь, избежать ненужных расспросов. Подойдя к сарайчику для собак, она кликнула их, украдкой оглянувшись, открыла кран с водой: со стороны можно было подумать, что она поит водой Симуса и Брайди. Быстро подставив руки под ледяную струю, она смыла с них засохшую землю и прилипшие листья и наскоро вытерла о джинсы. Собаки пусть еще порезвятся. Она любила этих огромных волкодавов, но Лайл запретил держать их в доме или где-нибудь поблизости.

Иногда ей казалось, что Дэвид – единственное существо, которое Лайл любил своей странной, неестественной любовью.

Солнце поднялось выше, и Мэгги поняла, что время приближается к восьми. Так что она даже не опоздала. Теперь она может спокойно вернуться в дом, переодеться и заняться своими обычными делами, словно ничего и не изменилось.

Действительно, ничего и не изменилось. Несмотря на возвращение Ника, она по-прежнему привязана к Лайлу до конца жизни. Если же попытается вырваться, то непременно погубит Дэвида.

Она в ловушке, в ловушке. Это слово звучало в голове, наполняя ее отчаянной безнадежностью, она – словно бабочка, которая бьется о стекло, не находя выхода. В ловушке, навсегда!

– Черт возьми, Дэвид, внимательнее! – В голосе Лайла слышались неприкрытая досада и раздражение. Через секунду раздался звук разбитого стекла.

– Я же говорил – внимательнее! Посмотри, что ты наделал! Этому стеклу более ста лет, а ты разбил его, потому что был недостаточно сосредоточен!

– Извини, папа! Я старался!..

– Старался, старался!.. Я не хочу, чтобы ты старался, я хочу, чтобы ты сделал! Слово «старался» – для неудачников! И ты станешь одним из них, если не сосредоточишься!

– Я сосредоточусь, папа. Дай мне еще раз попробовать. – В голосе Дэвида звучала такая мольба, что Мэгги, стиснув зубы, почти бегом обогнула высокий декоративный кустарник, отделявший дорожку от лужайки позади дома, и остановилась. Как она и ожидала, Дэвид и Лайл, оба с клюшками, повернувшись к ней спиной, стояли в начале поля для гольфа рядом с внутренним двориком. Они отрабатывали удары, и один из мячей, пущенных Дэвидом, полетел в неправильном направлении. Лайл, как всегда, был одет безукоризненно: темные в клетку брюки, белая с открытым воротом спортивная рубашка и синий свитер; Дэвид, старавшийся во всем подражать ему, был одет почти так же, только в белом свитере и темно-зеленой водолазке. На низкой каменной ограде, опоясывающей внутренний дворик, лежали две набитые сумки, рядом стояла чашка с дымящимся кофе – для Лайла. Она не видела лица мужа, но, когда Дэвид смотрел на него, на лице сына она читала страдание и мольбу. Сердце ее болезненно сжалось.

– Тренируетесь, джентльмены? – непринужденно спросила она, подходя к ограде и желая отвлечь внимание Лайла.

– Ты похожа черт знает на кого.

Слава Богу, ей это удалось. Лайл окинул ее ледяным взглядом. Одно из его «правил» состояло в том, что она всегда должна быть хорошо одета. Его жена не имеет права выглядеть неряшливо.