– Я гуляла с собаками, – не обращая внимания на его тон, ответила Мэгги, глядя на Дэвида. – Ты за-втракал? – спокойно обратилась она к сыну.

– Еще нет. – Чуткое материнское ухо тут же уловило в голосе Дэвида нотки отчаяния.

– Сейчас он больше нуждается в практике, нежели в пище. Если ты забыла, так я напомню: сегодня днем в клубе мы участвуем в соревнованиях, где выступают отцы и сыновья, и, если он будет стараться, мы можем выиграть. – Лайл вновь перевел взгляд на нее, и глаза его сузились. – Надеюсь, ты придешь не в этом.

– Ты же знаешь, что нет. Ведь соревнования начнутся только после ленча. – Она говорила спокойно, не отрывая глаз от Дэвида. – Почему бы тебе не пойти в дом и не позавтракать?

Но Лайл опередил сына.

– У него нет времени, а в девять ему надо быть на тренировке в клубе.

– А тебе не кажется, что от этого будет больше вреда, чем пользы? – Она старалась говорить ровно. – По-моему, хороший завтрак не повредит, а если он успокоится, то будет только лучше играть.

Лайл презрительно раздул ноздри.

– Это по-твоему. К счастью, Дэвид умнее. Так же, как и я, он понимает, что ему надо как можно больше тренироваться. Он недостаточно хорошо играет, не так, как мне хочется, а я намерен выиграть.

Мэгги скорее почувствовала, чем увидела, как Дэвид сжался. Бросив на Лайла ненавидящий взгляд, она все же сдержалась и промолчала. Если она выскажет все, что у нее накопилось, то Лайл обрушится на нее со злобной руганью, а это расстроит сына больше, чем невнимание отца к его состоянию.

– Все в порядке, мама. Мне действительно необходим урок.

Он быстро посмотрел на нее, и в его взгляде она прочла немую мольбу.

И она уступила, решив не возражать.

– Но все равно тебе надо что-нибудь перекусить. Быстренько беги и поешь. Слышишь? Прямо сейчас. – Голос ее звучал мягко, но это был приказ. Прежде чем уйти, Дэвид посмотрел на отца. Лайл недовольно кивнул.

Повернувшись, Дэвид направился к дому, и, когда Мэгги хотела последовать за ним, Лайл схватил ее за руку. Она остановилась, зная, что сейчас начнется скандал, но не желая, чтобы эта отвратительная сцена произошла на глазах у сына, не вырвала руку. Несколько минут они молча стояли рядом и смотрели, как Дэвид засовывает клюшку в сумку; затем он вскинул ее на плечо и, пройдя вдоль каменной ограды, исчез за углом дома.

– Буду очень благодарен, если ты перестанешь повсюду совать нос и указывать мне, как вести себя с сыном. – Он бросил на нее угрожающий взгляд.

Мэгги больше не могла сдерживаться, она должна сказать ему, хотя и догадывалась, что дорого заплатит за такое своеволие.

– Ты слишком на него давишь. Ему только одиннадцать.

– Если он хочет преуспеть, то давление необходимо. Да разве ты знаешь, что такое успех? Где бы ты сейчас была, если бы я не женился на тебе? Голодала бы где-нибудь в ночлежке! Ты – паразит, и я не допущу, чтобы твое плебейство проявлялось в Дэвиде. Чего бы это ни стоило, но я сделаю из него мужчину! – Конечно, ты ведь знаешь, что такое быть мужчиной, не так ли? – Как только Мэгги произнесла эти слова, она поняла, что зашла слишком далеко. Дикий огонь вспыхнул в глазах Лайла, и от ненависти они стали почти бесцветными. Он сильно сжал ее руку. Боль пронзила запястье, и она почувствовала, как внутри что-то хрустнуло.

От боли и неожиданности Мэгги вскрикнула.

– Извини, дорогая, я сделал тебе больно? – с фальшивой озабоченностью спросил Лайл, отпуская ее руку. Губы его слегка искривились в довольной улыбке.

Поддерживая свободной рукой уже начавшее распухать запястье, Мэгги смотрела в холодные насмешливые глаза, когда-то показавшиеся ей добрыми и нежными. Конечно, именно цвет этих глаз ввел ее в заблуждение. Разве бывают на свете голубоглазые дьяволы? Теперь, после двенадцати лет совместной жизни, она представляла себе Лайла только так, в образе дьявола, являвшегося к ней даже во сне. Один и тот же кошмарный сон повторялся уже несколько лет: она умирает и попадает в ад, но ее еще не приговорили к мукам в огнедышащей пропасти, откуда доносятся крики заблудших душ, обреченных на нескончаемые страдания. Она стоит на песчаном берегу, который ведет прямо в пропасть, и вдруг видит дьявола, и он гонится за ней, подняв свой страшный трезубец, и. вот-вот столкнет ее в пропасть, где ей суждено гореть в огне вечного проклятия. И она в ужасе бежит от него, а он догоняет и смеется… она просыпается. Потом она, напуганная, в холодном поту, лежит в постели, пытаясь прийти в себя после кошмара, и лицо, преследовавшее ее во сне, постепенно приобретает черты Лайла.

– Похоже, у меня сломано запястье. Надо быстрее поехать в больницу и сделать рентген. Конечно, меня могут спросить, как это случилось. Интересно, как они поступят, если сказать им правду?

В памяти снова возник образ дьявола, и она вдруг осознала, что впервые за долгие годы посмела произнести эти дерзкие слова.

– Ты мне угрожаешь, дорогая? – Тонкие губы Лайла сжались в хищную усмешку. – А мне казалось, что я отучил тебя от подобных мыслей. Если это не так, буду рад преподать тебе еще один урок. Кстати, для информации могу сказать, что произойдет: тебе никто не поверит. А если поверят, если тебе все-таки удастся обвинить меня в жестоком обращении и мне придется защищаться, уж будь покойна – я сделаю это весьма умело. Нет нужды говорить, что заодно всплывут и кое-какие подробности из твоей жизни.

Слушая этот вкрадчивый голос, Мэгги, не отводя глаз, с ненавистью смотрела в лицо мужа, отчетливо понимая, какой ужасный смысл таится в этой угрозе, и сознавала свое бессилие.

– А ты и вправду злодей, – проговорила она. Рот Лайла растянулся в улыбке.

– А вот наш сын так не считает.

Мэгги молча отвернулась. Никакие слова не могут тронуть Лайла, его ничто не может тронуть. А в том, что касалось сына, все козыри были у него, и он прекрасно понимал это. Прижав сломанную руку к груди, выпрямившись и гордо подняв голову, она направилась к дому. Вдогонку прозвучали слова:

– Почему бы тебе не надеть днем желтый льняной костюм? Ты ведь знаешь, как ты мне нравишься в желтом!

Она сделала вид, что не слышала его.

Едва повернув за угол, она тут же пожалела, что выбрала этот путь: на застекленной веранде с западной стороны дома, за столом, накрытым для завтрака, сидела ее свекровь. За столом также сидели ее дочь Люси и ее зять Гамильтон Ходжес Драммонд Четвертый, который, чтобы побыть с женой, часто прилетал в Луисвилль на собственном самолете. В тот момент, когда Мэгги поравнялась с верандой, кухарка и экономка Луэлла Пакстон, жившая в доме уже много лет, как раз ставила на стол большую плетеную вазу с домашними печеньями.

Увидев их всех, Мэгги внутренне подобралась и, несмотря на пронзившую запястье боль, от которой она невольно стиснула зубы, быстро опустила руку. Эти люди теперь приходились ей родственниками, но никогда не были друзьями, и гордость не позволяла показать им, что ей больно. Двенадцать лет она считалась официальной хозяйкой дома, но на самом деле по-прежнему оставалась чужаком в этом узком семейном клане; вот уже несколько столетий Уиндермир был фамильным гнездом Форрестов, и ее терпели здесь только из-за Дэвида. Мэгги считала такое положение справедливым, потому что и она, в свою очередь, терпела их только из-за сына.