Егор порывисто сдвинулся на край кресла.

– Но тогда вы понимаете, что со мной происходит? – спросил он.

– А что с тобой происходит? – спросил отец Кирилл.

– Как! – воскликнул пораженный Егор. – Но я же вам только что…

– Да, я все слышал. И что с того?

– Как что с того? – растерялся Егор.

– Что с того? – спросил отец Кирилл. – Да, ты наделен особым даром. Но ведь много кто наделен особым даром. Пусть не таким, как у тебя, пусть другим. И что дальше?

– Я даже не знаю, что вам сказать, – пробормотал сбитый с толку Егор.

– И прекрасно, – кивнул отец Кирилл. – И не говори. Ты и так много сказал. Ты лучше подумай.

– О чем?

– О своей слабости.

– Слабости?

– Именно. Господь послал тебе испытание, а ты, еще не пройдя его и наполовину, уже готов сломаться и пасть на колени. Разве это не слабость?

– Но ведь я говорил вам, как мне трудно…

– Всем трудно. Бабушке с клюкой трудно, инвалиду-колясочнику трудно, человеку с обостренной совестью трудно; а ведь таких, слава богу, немало. Если я начну перечислять тебе всех, кому трудно, у нас с тобой пальцев на обеих руках не хватит. И что? Все живут, ибо надо жить. И надо терпеть. А как же иначе?

– И все?

– Ну почему – все? Терпи, но дело свое делай. Так я разумею. И раньше именно это тебе и говорил. Ты разве не помнишь? Ведь благодаря этому ты стал тем, кем хотел стать. Разве не так?

Егор почувствовал, что краснеет.

– В общем, да…

– Что же ты сейчас вопиешь о своем якобы несчастье? – строго спросил отец Кирилл. – Ты получил от Господа бесценный дар и полагаешь себя самым несчастным человеком на земле. Не понимаю.

– Но ведь я говорил вам! – воскликнул Егор. – Дар я получил, но что толку? Никто не слышит меня, сколько бы я ни кричал…

– А ты не кричи, – перебил его отец Кирилл. – Кричать – это гордыня непомерная. Не надо пытаться возвыситься над себе подобными.

– Но ведь я… – снова растерялся Егор. – Я только хотел помочь.

– Изменять промысел Божий не значит помогать, – возразил отец Кирилл.

– Промысел Божий?..

– Именно. А ты как думал? Все, чему суждено сбыться, – сбудется. И нечего мучить себя, пытаясь разрешить эту задачу. Не по плечу она тебе, Егор. И никому не по плечу.

– Но если ребенок… – тихо начал Егор.

– Ребенка жалко, не спорю, – кивнул отец Кирилл. – И всякого другого жалко. Но тебя одного на всех не хватит. Вот что ты должен понять. Поэтому и не рвись напрасно, а лучше слушай свое сердце.

– Сердце?

– Да. Оно подскажет. Будет и твой час, не сомневайся. И дар твой поможет там, где должен помочь. Но только так, а не иначе. Поэтому не сетуй на судьбу, а смирись и неси свой крест, как несет его всякий другой.

– Это ваш совет?

– А ты чего ждал? Чтобы я посоветовал тебе сигануть с моста? Нет уж, милый. Люди и не с таким справлялись, поверь мне. Попей-ка лучше еще чаю и выкинь свою дурь из головы.

Егор машинально взял кружку, сделал глоток, ощутил терпкий приятный вкус. Ему вдруг словно стало дышать полегче, и глаза будто шире открылись.

– А может, – поднял он голову, – мне на время куда-нибудь спрятаться? Подальше от людей.

– Куда, например? – поинтересовался отец Кирилл.

– Ну, не знаю… В монастырь какой-нибудь.

– По-твоему, монахи не люди?

Отец Кирилл улыбнулся, улыбкой сглаживая грубость вопроса.

– Нет, – осекся Егор. – Я не то хотел сказать. Я думал, может, в лес, как жили отшельники, чтобы совсем никого. Может, мне там станет легче?

Отец Кирилл покачал головой, как качают головой взрослые люди, слушая речи ребенка, рассуждающего о том, о чем он имеет самое далекое представление.

– Кажется, Аристотель сказал: «Чтобы жить в одиночестве, надо либо во многом походить на Бога, либо во всем – на скота». На последнего ты, безусловно, не похож, но и схима не для тебя. Не думаю, что ты смог бы жить в изоляции. Да и зачем? У тебя свой путь, Егор, и не стоит его менять ни на чей другой. И пото€м – ни себя, ни Бога не обманешь. Поэтому смири сердце и живи среди людей. Авось тут и найдешь свое счастье. Один раз ведь уже нашел. Будет и второй.

Лицо старого священника осветилось улыбкой, в которой одинаково присутствовали доброта и лукавство. Он взял свою кружку и принялся допивать чай с видом человека, сделавшего свою работу и заслужившего право на маленькое удовольствие.

– Как у вас все легко, – сказал Егор. – Я думал, вы станете призывать меня к покаянию.

– Каяться тебе пока не в чем. Разве что в небольшой забывчивости.

Егор снова покраснел:

– Простите, отец Кирилл.

Священник поднял руку:

– Не винись. Лучше приходи еще. Ты знаешь, двери мои всегда для тебя открыты.

– Да, знаю, – пробормотал Егор. – Спасибо.

– А книги твои последние я читал. Сору много, но писано сильно. Молодец. – Отец Кирилл одобрительно кивнул.

Только Егор собрался ответить, как дверь открылась и в келью заглянула не старая еще женщина, туго повязанная платком вокруг худого, большеглазого лица.

– Я там убралась, батюшка, – сказала она, коротко и ласково поклонившись Егору. – Пойду домой.

Егор вздрогнул, и отец Кирилл быстро глянул на него.

– Хорошо, Настасья, ступай.

Женщина еще раз поклонилась и затворила за собой дверь.

– Что? – повернулся отец Кирилл к Егору.

Тот замялся.

– Увидел что? – спросил священник.

– Да…

– Что?

– Может, не надо? Все равно без толку.

– Говори, – спокойно потребовал отец Кирилл.

– Эта женщина, Настасья… Ее муж ночью будет курить пьяный в постели, уснет, подожжет матрас, и начнется пожар. Их дом сгорит, и они оба погибнут.

– Когда это произойдет? – спросил отец Кирилл.

– В следующую ночь.

– Хорошо, я скажу ей.

– И все?

– А что еще?

– И вы не спросите подробности? Откуда я это знаю, как я это увидел? Может, я все просто сочинил, а вы взяли и поверили.

– Ты и так сказал все подробности, – возразил отец Кирилл.

– Какие?

Отец Кирилл покачал головой.

– Во-первых, – загнул он палец, – Настасья живет вдвоем с мужем, их дети разъехались кто куда. А ведь про погибших детей ты ничего не сказал, верно?