люди в опрятной одежде постоянно околачивались около поликлиники с пачками подобной наживки в руках. Разные по форме и размеру проспекты всегда несли один и тот же посыл, выраженный словами, наподобие «достижение», «освобождение», «совершенствование», «раскрытие» и прочие «-ие». Все эти существительные магически действовали на ослабленные гриппом организмы, которые с трудом несли себя в поликлинику, чтобы закрыть больничный и вернуться на опостылевшую работу, где их ожидала сплошная «-ость», как то: «усталость», «неудовлетворенность», «бесперспективность», «нервозность» и прочая гадость.

— Ну, прочитала, и что?

— А то, что я была на первом тренинге! — гордо сообщила Женька.

Возглас негодования поднялся из моей груди, но по пути благоразумно зацепился за кадык и не выскочил наружу.

— И как все прошло?

— Невероятно!

От возбуждения Женька подпрыгнула на месте:

— У нас была беседа о том, что каждому человеку в жизни нужна четко определенная цель.

— Неужели? И как же они до этого додумались? — не удержалась я, но Женька не заметила сарказма и продолжала:

— Так вот, сперва нужно обязательно понять, чего ты хочешь больше всего.

— И ты поняла?

— Да! Я хочу, — она всплеснула руками, будто была волшебницей, и то, что она желала, должно было вот-вот появиться перед нами в комнате, — я хочу стать первоклассным портретистом, жить в маленьком загородном доме с мансардой, в которой я устрою мастерскую.

Сказав это, она заулыбалась, словно невеста, ожидающая своей очереди перед ЗАГСом в толпе гостей. От ее радости у меня вдруг потеплело на душе.

— Это чудесная мечта, Женечка. Чур, первый портрет из мансарды — мой.

— Однозначно. Но ты не совсем верно поняла: это вовсе не мечта. Мечтать нельзя, нужно ставить цель и действовать.

В ее голосе зазвучали нотки коучера, который, судя по Женькиному воодушевлению, очень талантливо интерпретировал русскую народную сказку о мужике, который мечтал под кустом, как поймает зайца, обменяет его на свинью, желательно, беременную. Потом продаст поросят, купит дом, возьмет жену, желательно, беременную, и будет ему счастье. А заяц, тем временем, и был таков.

Вдруг в мою голову пришла пугающая мысль: неужто Женька надумала продать свою однокомнатку в центре города и купить развалюху где-нибудь в глухом селе?

— Так вот, — беззаботно продолжала она, не замечая мой обеспокоенный взгляд. — На первом тренинге нам дали задание купить несколько вещей, связанных с поставленной целью. Если брать мой случай, например, это могут быть предметы, которые я размещу в своей будущей студии, понимаешь?

Я кивнула и вздохнула с облегчением: квартира пока уцелела. Женька же вспорхнула с дивана и парила над коробками.

— Ты знаешь, мне очень повезло. Умер один местный художник… В смысле, художника жалко, конечно, но его имущество родственники стали распродавать за копейки.

Женя открыла одну из коробок и бережно вынула потертый деревянный подрамник.

— Все очень ветхое, но о новом пока и мечтать не приходится.

— А по-моему, так даже лучше, — подбодрила я. — Мало того, что ты сделала первый шаг к цели, еще и дала новую жизнь вещам, которые, скорее всего, отправились бы на свалку.

— А ведь правда! — обрадовалась Женька. — Знаешь, художник этот был очень талантливый. Картины они тоже продают, но для меня слишком дорого. Зато я взяла еще мольберт в отличном состоянии и экорше.

Она придвинула к себе одну из коробок и вынула гипсовую голову с изуродованным лицом.

— Мамочки мои, что за жертва Ацтеков?

— Да нет же. Это и есть экорше. Учебное пособие для художников. Части тела без кожи.

— Все?

— Что «все»?

— Все части, что ли? — испугалась я.

Женька хихикнула.

— Ну, у меня только голова пока.

— Слава Богу!

— На самом деле, все это — очень нужные вещи. Кстати, не все мои покупки такие старенькие и страшненькие. Вот, погляди.

Из тряпичной Женькиной сумки появился длинный сверток.

— Это репродукции моего любимого художника. Его зовут Афремов.

Изображения, и в самом деле, были необыкновенные. Сочные, красочные, будто разноцветная карамель. Сразу становилось ясно, почему они полюбились Женьке: в них была радость и полнота жизни, которой так ей не хватало.

— Повешу их в студии, — сказала она и снова свернула фотографии.

— А отчего не снять ковер и не повесить их прямо сейчас?

— Нельзя, — замотала головой Женька. — Нам объяснили так: все эти предметы — часть будущего, к которому нужно стремиться. Их обязательно нужно спрятать. Если начать пользоваться сейчас, то получится, что ты, вроде как, довольствуешься малым, теряешь стимул, понимаешь?

Я озадаченно почесала голову.

— Не понимаю. Почему не пользоваться собственными вещами, которые тебе очень нравятся. Знаешь, у моей бабашки был сервиз из настоящего японского фарфора. Ее брат из рейса привез. Чашечки в нем были такие тоненькие, почти прозрачные, а на их дне просвечивался силуэт японки, если через дно на свет смотреть. Прелесть, в общем, а не сервиз. Бабушка так его берегла, что использовать по назначению никогда не позволяла. Даже ради самых дорогих гостей не доставала. А когда она уже совсем старенькая была, в серванте сорвалась стеклянная полка. Все вдребезги. Все чашечки до одной. И знаешь что? Она даже не расстроилась. Охладела, видимо, к своей драгоценности. И что толку было в этих чашках за всю их долгую жизнь?

Женька морщила лоб, обдумывая мои слова.

— Это совсем другое. Одно дело — беречь то, что тебе, в принципе, и не нужно. А другое — готовиться к свершениям. Вот представь, например, ты собираешься испечь наполеон, но съедаешь весь крем вместо того, чтобы намазать коржи.

В моей голове вдруг возник образ Женьки, жующей яркие репродукции.

— Или так, — продолжала она. — Ты покупаешь платье для новогодней вечеринки с сотрудниками, но начинаешь носить его на работу еще в начале декабря. Считай, вечеринка испорчена.

Женька щелкнула пальцами, довольная удачно подобранным примером.

— Воля твоя, — согласилась я. — Прячь свои сокровища.

В тот день мы еще долго говорили о будущем. Представляли, как станем по выходным собираться в Женькиной усадьбе вместе с мужьями, которые к тому времени обязательно у нас появятся.

— Завтра я куплю нам с тобой по паре мужских трусов, — помню, объявила я после третьей рюмки коньяка.

— Зачем это?

— Как зачем? В качестве предмета, связанного с поставленной целью.

— А когда она будет достигнута, возьмем их в рамку и повесим в гостиной, — смеялась в ответ Женька и щурила глаза, сиявшие не хуже вечерних пейзажей ее любимого художника. Я даже подумывала о том, что была слишком строга к чудодейственным тренингам.

Потом Женька пропала. Месяца на три, не меньше. Время от времени я писала ей короткое сообщение — «Все в порядке?», получала еще более короткий