рясы, кроме той, которая была на мне, все подрясники, все белье и часть самой лучшей ризницы, последняя, слава Богу, и также ряса бархатная как будто не испортилась, но зеленая бархатная ряса и филаретовское красное облачение сильно испорчены. Но этим неудачи не кончились. Сильно мне хотелось к Вам, думал я и одумывался, — и, наконец, решился ехать и поехал 23 числа. Лишь только отъехали мы версты 3, начался снежок, и не переставал всю ночь, и мы могли доехать только до юрточки 18 верст, и тут ночевали с Березиным. Поутру он, которого ничего не держит — второй леший, поехал вперед, а я убоялся бездны снега, вспять возвратился и расположился на зимнюю квартиру. И тут пока, слава Богу, во всем — ах, нет! Во многом удача, только служить не с кем и писаря нет, а письма много, и непременно нужно, о. Илья пишет мое же. Гаврило мастерище, да не хочет, попался дьячок, да пишет прегадко; дьякон не здоров.

Что-то Вы поделываете? Судя по известиям Вашим о переводах — Вам едино пора и готовится в путь-дороженьку, во Москву-матушку белокаменную. В январе-то надобно выехать непременно, иначе весна задержит. Чего не успеете сделать теперь, то золотой наш Димитриан доделает и пришлет.

Ну, не знаю, разберете ли Вы. Да и разберу ли я и сам завтра, шабашу.

О. Плешивый отказывается от……[23]. Если будет случай, накажите ему, что, если он в самом деле не может ехать, то да помилует его Господь. А если он может ехать и не едет, увеличивая свою болезнь, то он непременно будет за штатом, как больной.

Св. отцам и особливо трудящимся в переводах скажите от меня искренний поклон. Завтра идет почта, пора заканчивать письмо и к Вам, да и писать пока не о чем.

Прощайте, до свиданья! Да хранит и сохранит Вас Господь, и да дарует Вам благодушие и крепость в отношении Вашего семейного положения!

Я, слава Богу, здоров. Искренно любящий и уважающий Вас, доброго сотрудника, Ваш вседоброжелательный слуга.

Иннокентий А. К.

Р. S. Не правда ли, что гадко написано! Сожгите его.

Октября 4 дня. 1856. Аян.

Письмо 180

Господь с тобою, любезная дочь моя Дашенька, а ныне мать Поликсения.

Давно уже я получил и письмо, и посылки, посланные с монахами, именно 8 февраля. Но до сих пор мне не удавалось отвечать тебе, потому что 11 февраля я выехал из Якутска с тем, чтобы чрез Иркутск отправится на Амур, где находится брат твой Гавриил. Письмо пишу тебе, плывя по реке Амуру; а плывем мы по уже 15-й день; да до него плыли 6 дней по реке Шилке. Чрез неделю надеемся, если не будет препятствий, т. е. противного ветра, доплыть и устья оного. Оттуда я намерен, в начале июля, уйти на судне в Аян, а из Аяня опять в Якутск; а когда это письмо я отправлю к тебе — не знаю. Ты в письме ты твоем просишь меня научить спасаться. Ах, Пашенька! Сам я готов у тебя попросит совета — как мне спасаться. Давно уже начал учится, и все еще учу азы. Иногда, как будто кажется, дойду и до складов: смотришь — опять забыл старое, и опять снова за азы. А когда стану разбирать самое писание — Бог знает, и дойду ли еще до этого! Но сколько сумею, или лучше сказать, сколько припомню чужих советов и мыслей, касающихся спасения, скажу тебе. Ты говоришь, что нет у тебя смирения и послушания, и что ты ленива молиться Богу. Истинное смирение, милая моя, есть дар Божий. Следовательно, его нельзя иметь, когда хочется, его надобно достигать, а оно достигается тем, между прочим, чтобы никогда и нигде, и ни в чем считать себя выше других, — словом сказать, считать себя ниже всех. И потому не сметь какого осуждать, ни на кого не сердится, никогда не считать себя невинною или правою. Словом сказать — считать себя землею и пеплом, по которым не возбраняется ходить никому. Имея таковое смирение, послушание придет уже само собою. Ты ленива молиться, — вспомни, ты где находишься? В Борисовской. Следовательно, ты должна, всегда должна бороться с собою и со своею ленью. Не отчаивайся, если иногда и она тебя поборет, — ничего; только не лежи, а вставай. По крайней мере, употребляй все усилия вставать — и Господь, видя твое усердное желание встать, поможет тебе. Между тем, не думай и не мечтай, что здесь, на земле, можно дойти до того состояния, чтобы никогда не бороться с собою или с духом злобы. Нет! Здесь, на земле, не рай, не вечный покой, а поприще или школа. Ты говоришь еще, что ты не можешь преодолевать своего гнева. О, моя милая! Этот враг у тебя самый лютый и самый неутомимый и неотвязчивый, потому что он в твоем характере; т. е. ты от природы вспыльчива. Что тебе сказать на это? Тоже — борись сколько можно, налагай на себя зароки — после вспышки по несколько времени молчать и не говорит ничего, кроме того, чего требует должность, — а с позволения матери игуменьи, можешь не говорить даже и о деле по несколько времени. А более всего молись; а если кого оскорбишь во гневе своем, то проси прощения каждый раз по-монашески. Это весьма сильно искореняет гнев. Матери игуменье мой искренний поклон и благословение, а также и сестре Таифе, которая просила тебя написать о ней. Попроси их помолится и обо мне многогрешном. (Июня 6 дня) Ты удивишься, моя милая, что я пишу тебе с Амура и уже 27 августа. Что делать… Человек предполагает, а Бог располагает. До сих пор еще нет случая мне отправиться в Аян, и я живу у брата твоего, который с 13 июля протоиерей, по указу Св. Синода. Бог дал ему сына, а мне первого внука, Вениаминова, — который назван прежним моим именем — Иваном[24]. Он родился 1 августа вечером; я сам крестил его. Благодарение Богу! Он и мать его совершенно здоровы, и я тоже, и брат твой также. Слава Богу, Благодетелю нашему во веки веков! (27 августа, Амур). А еще удивительнее покажется, что письмо это заканчиваю 4 октября в Аяне, куда прибыл я 11 сентября и остаюсь здесь в ожидании зимнего пути. Потом поеду в Якутск. Я писал тебе, и не один раз, о том, чтобы ты поделилась твоими деньгами с братом и сестрою. Теперь скажу, что владей, что