Потом я вдруг очнулся и понял, что в комнате ничего непеременилось. Неужели я заснул? Непростительная неучтивость. Эрон по-прежнемусидел рядом со мной. А портреты снова превратились в неподвижныепечально-торжественные свидетельства смертности, такие же неоспоримые, какчереп из разоренной могилы. Но чувство неловкости не покидало меня еще долго,даже когда мы все разошлись по своим комнатам.

И вот теперь, спустя двадцать лет, в течение которых всемнам довелось пережить еще немало странных моментов, красавица Меррик сидела застоликом кафе на Рю-Сент-Анн и разговаривала с сидящим напротив нее вампиром.Нас разделяло мигающее пламя свечи, и освещение в кафе было почти таким же, кактогда, в Оук-Хейвен, хотя сегодняшний вечер был только влажен и напоенароматами поздней весны и ничто вокруг не предвещало приближения бури.

Меррик неторопливо потягивала ром, чуть задерживая его ворту и наслаждаясь каждым глотком. Но меня это не обмануло: я знал, что скоропорции вновь последуют одна за другой без перерыва. Она отставила в сторонустакан и положила ладонь с широко разведенными пальцами на грязную мраморнуюстолешницу. Кольца. На пальцах сверкали кольца Большой Нанэнн – чудесные камни,оправленные в великолепную золотую филигрань. Меррик не снимала их даже вджунглях, что, на мой взгляд, было сущим безумием. Но она никогда неподдавалась никаким страхам.

Я вспомнил, какой она была в те жаркие тропические ночи,когда мы задыхались от духоты под высоким зеленым пологом. Вспомнил, как вполной темноте мы с ней блуждали по древнему храму и как она карабкаласьвпереди меня по пологому склону, окутанная паром и грохотом водопада. Мне ужетогда не по годам было пускаться в столь долгое, полное тайн и опасностейпутешествие. Перед глазами возникли бесценные изделия из нефрита, такого жезеленого, как ее глаза.

Голос Меррик вывел меня из задумчивости.

– Почему ты просишь меня прибегнуть к магии? –настойчиво допытывалась она. – Знаешь, чем дольше я сижу здесь и смотрю натебя, Дэвид, тем все отчетливее сознаю, что произошло и кем ты теперь стал.Известно ли тебе, что, как и прежде, твой разум для меня словно раскрытаякнига? Мне без труда удается собрать воедино разрозненные обрывки твоих мыслейи создать из них целостную картину.

Как твердо, решительно она говорила! От французского акцентане осталось и следа. Впрочем, он исчез еще десять лет тому назад. Но теперь еепо-прежнему негромкая речь приобрела законченную четкость.

Огромные глаза Меррик делались еще больше в тактвыразительным фразам.

– Тебе не удалось закрыть свой разум даже той ночью натеррасе, – с упреком заметила она. – Ты меня разбудил. Я услышалатебя, словно ты постучал ко мне в окно и спросил: «Меррик, ты можешь этосделать? Ты можешь вызвать душу умершего для Луи де Пон-Дю-Лака?» И знаешь, чтоеще я услышала? А вот что: «Меррик, ты мне нужна. Мне нужно с тобой поговорить.Меррик, моя жизнь разбита. Меррик, я нуждаюсь в понимании. Прошу, неотворачивайся от меня».

Сердце остро кольнуло.

– Все, что ты говоришь, правда, – признался я.

Меррик сделала большой глоток рома, и на ее щеках заигралрумянец.

– Но твоя просьба касается Луи, – сказала она. – Иона столь важна, что заставила тебя, забыв о сомнениях и об угрызениях совести,прийти к моему окну. Зачем? Тебя я знаю. О нем мне кое-что известно лишь израссказов других людей, а сама я видела его всего несколько раз. Весьмаэкстравагантный молодой человек – ты не находишь?

Я слишком смутился, чтобы отвечать, слишком растерялся,чтобы вспомнить о хороших манерах и выйти из положения, прибегнув к вежливойлжи.

– Дэвид, дай мне, пожалуйста, руку, – неожиданнопопросила она. – Я должна коснуться ее и ощутить эту странную кожу.

– Милая, быть может, не стоит? Лучше бы тебе воздержаться отэтого, – пробормотал я.

Крупные золотые серьги в ушах Меррик покачивались, касаясьто мягких темных волос, то длинной изящной шеи. Она полностью оправдаланадежды, которые подавала ребенком. Как я давным-давно и предвидел, мужчинывосхищались ею безгранично.

Она грациозно протянула мне руку, и я, осмелев, обреченно,но бесстрашно подал ей свою.

Мне хотелось почувствовать ее тепло. Я жаждал понимания,сочувствия. Не выпуская из пальцев мою ладонь, Меррик принялась вглядываться вее рисунок, а я, ощущая мощный прилив сил, наслаждался каждым мгновением этойблизости.

– Какой смысл читать по этой руке, Меррик? – спросиля. – Что она может тебе сказать? Эта оболочка принадлежала другомучеловеку. Неужели ты хочешь разглядеть линии его сломанной судьбы? Ну и как?Видишь, что он был убит, а его тело похищено? Видишь, как я, исполненныйсебялюбия, завладел чужой плотью, обреченной на смерть?

– Я знаю эту историю, Дэвид, – ответила Меррик. –Нашла сообщение о ней в бумагах Эрона. Обмен телами. Чисто теоретическийэксперимент. Согласно официальному мнению ордена, подобная возможностьсуществует лишь теоретически. Однако ты успешно воплотил ее на практике.

Прикосновения Меррик пробуждали дрожь во всем моем теле.

– После смерти Эрона я прочла все его записи, –продолжила она, проводя кончиками пальцев по глубоким линиям на моей ладони, ипроцитировала: – «Дэвид Тальбот больше не пребывает в своем теле. Во времяодного злосчастного эксперимента, связанного с так называемой астральнойпроекцией, а иными словами – с полетом человеческого духа, опытный ПохитительТел обманом вытеснил Тальбота из его собственной оболочки, вследствие чего тотвынужден был завладеть более молодым телом, принадлежавшим ранее его сопернику,который, в свою очередь, лишил плотского покрова одну разбитую душу и тем,насколько нам известно, обрек ее на вечные скитания».

Хорошо знакомый стиль Таламаски заставил меня поморщиться.

– Я случайно наткнулась на эти бумаги, – продолжалаМеррик, не отрывая взгляда от моей ладони. – Эрон умер здесь, в НовомОрлеане, и его архив оказался в моих руках, прежде чем им успел завладетькто-либо другой. Я до сих пор его храню, Дэвид. Старшины ордена в глаза невидели этих бумаг и, возможно, никогда не поместят их в свои архивы. Впрочем,кто знает...

Меня поразила смелость Меррик. Ведь она сумела скрыть важнуютайну от ордена, которому до сих пор оставалась верна. Когда я сам обрел такуюнезависимость? Пожалуй, лишь в самом конце.