— У нас беда, Ромка.

— Да понял я. — Парень с сожалением посмотрел на Симу. — Фотография покойного есть? Что ставить будем — крест, памятник, ангела или просто камень?

— С ангелом будет, пожалуй, перебор… — Таня толкнула Симу в бок: — Фотку давай.

Сима вздохнула и вытащила сотовый. Конечно, здесь сотни фотографий Сэмми. И в последний год она их делала еще чаще, вот только больного Сэмми она не снимала, разве что накануне, когда он точил когти о ножку стола на кухне и выглядел почти совсем как раньше.

— Что?! — Парень округлил глаза. — Девки, вы совсем спятили?!

— Ничего не спятили! — Таня угрожающе нависла над приятелем. — Ты знаешь, какой это был кот? Ты можешь себе представить, что он для нее значил? Ты понятия не имеешь. Значит, так, Роман. Нам нужен камень такой, отполированный с одной стороны, и на нем портрет Сэмми, и годы жизни. И… что мы там напишем ему, Сима?

— Каждая буква стоит денег, не говоря уж о портрете, да и камень еще… — Парень просматривает фотографии. — Вот эта, пожалуй, подойдет… Красавец, конечно, просто красавец, жаль. Так вот, каждая буква… Эй, не реви, ты что!

Сима и рада бы не плакать, но боль, похоже, догнала ее и радостно вцепилась, наверстывая упущенное.

— Так вот…

— Да поняли уже, Гобсек несчастный, каждая буква. И каждый раз, когда ты будешь звонить мне и просить пробить того или иного клиента по нашей базе, тебе это тоже будет стоить денег.

Они яростно буравят друг друга глазами, и парень сдается:

— Ладно, есть у меня кусок камня, но он небольшой совсем, да и цвет такой… Короче, не знал я, куда его пристроить, так что сделаю. Что напишем в виде эпитафии? Реветь перестань, слышишь?

Сима словно вынырнула из глубокой воды и тяжело всхлипнула. Она пришла заказывать памятник для Сэмми. Для своего Сэмми!

— Я не думала… Не знаю. Просто напишите, что мы обязательно встретимся, пусть только немного подождет.

— Дура ты. — Парень достал откуда-то нераспечатанную бутылку воды. — На, выпей и приди в себя. Смерть — естественное завершение жизни. Просто прими это и считай, что этому парню там хорошо, потому что он избавился от старого больного тела и теперь ждет, когда родится подходящий котенок, чтобы воплотиться снова и начать тебя искать.

— Я в это не верю.

— Можешь верить, можешь так оставить, но это не я придумал, этим знаниям тысячи лет. Книжки читать надо, а не сериалы смотреть. Он обязательно вернется к тебе, потому что надолго оставлять тебя без присмотра нельзя, похоже, — а это значит, что, даже если ты его не узнаешь, он узнает тебя обязательно и даст тебе понять, что это он. Ладно, хватит реветь, с памятником я что-нибудь придумаю. Послезавтра приедешь, поедем устанавливать.

— А сколько…

— А нисколько. — Парень горестно вздохнул. — И у Гобсека есть сердце, поработаю для души, что ж. Напиши мне вот тут, на бумажке, как его звали и даты тоже, а послезавтра приедете, сделаю.

Сима дрожащими пальцами берет ручку и пишет на розовом стикере имя и даты рождения и смерти. Голова тяжелая, и отчего-то хочется спать, но идти домой ей сейчас не хочется абсолютно, и она решает, что поспит сегодня в машине. Вот сейчас отвезет эту Таню, которая так и не сказала, что же ей было надо, и поедет на набережную, остановит машину недалеко от того места, где Сэмми, и уснет. А завтра уж… Ну, будет какой-то день, как-то будет.

— Отвезешь меня домой? Я недалеко тут, на Зеленом Яре живу. — Таня покосилась на Симу. — Есть хочу, просто сил нет, мы с тобой так никуда и не заехали. А дома всегда полно еды.

Сима кивает — конечно, отвезет, не выбрасывать же ее из машины просто у кладбища.

— Вот сюда поверни. Здесь моя семья живет, ну и я в основном тоже здесь, хотя квартира своя у меня имеется, конечно, родители на двадцатилетие подарили. Но я все-таки больше люблю дома жить. — Таня указывает на узкий переулок. — Все, притормози, я ворота открою, ты заедешь.

— Нет, я…

— Куда, обратно на набережную — плакать? — Таня энергично помотала головой. — Забудь об этом, подруга, плохая идея, как хочешь. Пойдем ко мне, поедим чего-нибудь, у нас всегда полно хорошей еды, а потом поедешь. У тебя дома-то, я уверена, кроме кошачьих консервов, ничего сейчас нет.

Сима пожала плечами — ну, нет и нет. И не надо, не до еды теперь.

Но ворота уже открыты, и ей не осталось ничего другого, как заехать в просторный двор. Здесь уже припаркована старая машина, но места достаточно, так что можно будет даже развернуться.

— Идем, не стой.

Дом из светлого кирпича, длинный, с надстроенным вторым этажом и мансардой. Сима никогда раньше не видела такого чуда архитектурной мысли, но ей-то что за дело? Она вошла в небольшую веранду, где рядами стоит обувь, самая разная, и этой обуви много.

— Вот, ставь свои балетки на полку, рядом с моими. — Таня усмехнулась. — Здесь никто не тронет, запретная зона. А иначе кто-то из девчонок обязательно их примерит, а это непорядок.

Кто-то из девчонок? Сима с опаской покосилась на ряды обуви. Сколько же тут живет народу?

— Мааам, я дома!

Таня втащила Симу в дом, и они тут же попали в водоворот какой-то веселой игры, затеянной кучкой черноглазых и черноволосых детей.

— Я слышу, — низкий мелодичный голос из глубины дома. — Иди сюда, Тара у нас сегодня рожает. Дети, ну-ка, тихо!

Откуда-то появилась стройная смуглая девушка в ярком платье, с длинными черными косами. Чмокнув Таню в щеку, она загнала выводок детей на лестницу, ведущую на второй этаж.

— Ничего у нее без тебя не клеится, Танюшка.

Таня потащила Симу в глубь дома, и Сима с удивлением рассматривает многочисленные просторные комнаты, застланные коврами, с низкими диванчиками и столиками. В одной из таких комнат обнаружилась стройная женщина в яркой юбке и с черными косами, уложенными вокруг головы.

— Тара вздумала рожать, а мне ну никак не поспеть с делами и с ней. — Женщина цепко посмотрела на Симу. — Подружку привела?

— Ага. — Таня поцеловала женщину в щеку. — Я только руки вымою, мам. Это Сима, она поест с нами, ладно?

Таня выскочила из комнаты, а Сима осталась. Она никак не ожидала увидеть цыганский дом и цыганскую семью у белокурой синеглазой Тани, но именно эту женщину Таня назвала мамой.

— Я Сакинда, тетя Сакинда, мать этой егозы. — Женщина кивнула Симе, указав на подушки у стены. — Садись, детка. У нас тут, видишь, дым коромыслом, да еще Тара принялась рожать, хотя мы ждали только дня через три. Но смерть и роды не ждут погоды, что ж…

На полу стоит большой ящик, и Сима заглянула в него.

Ящик кто-то заботливо выстлал куском мягкого одеяла и прикрыл чистой тканью. А на ней лежит серая британская кошка, и бока ее вздымаются, она тяжело дышит, ее бархатная круглая мордочка повернута к людям, в глазах — испуг и мука.