Поджимаю губы и шумно выдыхаю через нос. Под кожу словно рой огромных шершней проник. И они меня жалят, заставляя плоть внутри распухать ядовитой аллергией. Я оставляю свой дом. Оставляю мужа, который оказался козлом.

Оставляю привычную жизнь.

А впереди беспросветная неизвестность.

— Ну так что, — медленно поворачиваюсь к своим детям. — К тете Милане или к бабушке?

— К бабушке, — в один голос отвечают Максим с Олесей.

— Хорошо, — согласно киваю я.

Ждите нас, Аграфена Григорьевна. Ваша невестка везет вам плохие новости и расстроенных в доску внуков.

Глава 11

Большие белые ворота автоматически открываются. Я крепче обнимаю пальцами дрожащих рук кожаный руль. Прикусываю губу, а сердце быстрее стучит.

Надеюсь, свекровь меня поймет.

Должна понять.

Аграфене Григорьевне шестьдесят два, но она терпеть не может, что ее считают бабкой — пенсионеркой. Поэтому она красит волосы в соломенный блонд, делает подтяжки лица и активно занимается спортом, чтобы сохранить фигуру.

Моя свекровь на свой возраст не выглядит. Хрупкая невысокая женщина в современной одежде, модная и изящная. Она даже покупала блузки из моей летней коллекции и очень их хвалила, молодым подругам советовала.

Я с Аграфеной Григорьевной в очень хороших отношениях. Люблю ее, как родную. Так что она точно не выставит за порог меня и детей.

К тому же, двенадцать лет назад Аграфена Григорьевна развелась с мужем Анатолием из-за его измены.

Она должна меня понять, как женщина. Даже не смотря на то, что Рома — ее сын.

Машина шуршит колесами по тратуарной плитке. Осторожно въезжаю на парковку, а между ребрами неприятно давит пустота.

Моя душа, что раньше наполнялась светом и любовью, теперь медленно чернеет и гниет. Это больно. И лекарства от боли предательства, к сожалению, не бывает.

— Олесь, ты уснула? — Максим толкает в бок свою сестру, и та открывает глаза.

— Нет, — сонно отвечает. — Я не сплю.

— Приехали, — сообщает Максим.

Дети многозначительно переглядываются. Кивают друг другу. Олеся приподнимает бровь, и Максим морщится в ответ на ее жест. Дочь пожимает плечами, а ее брат отрицательно качает головой.

— Что за телепатические разговоры? — недоумевающе спрашиваю я.

— Не важно, — хитро отвечает Олеся.

— Тебе не понять, мам, — присоединяется Максим.

— Да уж, — язвительно вздыхаю я. — Где уж мне вас понять. Я ведь никогда не была подростком!

— Ой, все, — дочка закатывает глаза и хватается за ручку двери.

В салон машины проникает морозная свежесть. Загородный воздух прямо голову кружит.

Дети резво вытаскивают чемоданы из багажника.

— Бабушка нам рада будет, — щебечет Олеся.

— Не знаю, как тебе. А вот мне бабушка точно обрадуется.

— Пфф, Максим! Ну у тебя и самомнение! Размером со слона!

— Отвали, — бурчит в ответ.

Едва различимо растягиваю губы в подобие улыбки. Кажется, детям легко дается переезд от папы. Они больше не выглядят злыми и колючими монстриками. Вполне себе приличные подростки.

А вот я… я очень устала. Хочется есть и спать. И чтобы побыстрее забылось, отболело, отпустило.

Восемнадцать лет из жизни ластиком не сотрешь. И общие воспоминания с красавцем — мужем пальцем не раздавишь.

— Мам, ты идешь? — Олеся стучит по стеклу костяшками пальцев.

Открываю дверь и выхожу из машины. Нога все еще болит. Я вообще удивляюсь, как я смогла доехать с детьми до дома Аграфены Григорьевны и не повырывать себе волосы на голове от ноющей боли.

Максим тащит наши чемоданы к шикарному коттеджу бабушки, Олеся быстрой и легкой походкой идет за ним. А я ковыляю, как подстреленная.

— Внуки? — удивленно всплескивает руками Аграфена Григорьевна.

— Привет, ба! — Олеська от восторга аж взвизгивает.

— Неожиданно. Внуки, да еще и с чемоданами.

На подтянутом лице моей свекрови все же проявляются темные тени морщин. Ее взгляд мрачнеет, а улыбка пропадает с лица.

Я смотрю ей прямо в глаза, а сердце раскаленным шаром мечется в груди. Кажется, что Аграфена Григорьевна все без слов понимает.

Она кивает мне.

Просто кивает.

— Ну чтож, я всегда рада внукам, — проходит вглубь кухни с шикарным интерьером в молочно-голубых оттенках. — Извините, пирогов не напекла. Сами знаете, что стряпание — это не мое.

— Ничего, ба. Если захотим пирогов, нам Максим их напечет! — весело звенит Олеська.

— Да блин, почему опять я?

Мой сын оставляет чемоданы у порога, резко стягивает куртку и снимает кроссовки. Они разлетаются в разные стороны вместе с ошметками грязного снега.

Строго смотрю на Максима.

Он недовольно цокает языком, но обувь все равно поправляет, ставит на обувницу.

Я снимаю куртку и иду на кухню.

— Чай, кофе, матчу? Что будете? — Аграфена Григорьевна готовит чашки для напитков.

В ее доме пахнет чистотой и свежестью, будто только что была проведена генеральная уборка. Вероятнее всего, к свекрови с утра приезжал клининг.

— Я буду кофе, — готовит Олеся.

— Я тоже.

— А я ничего не буду, — неживым голосом говорю я.

Аграфена Григорьевна хмурится. Осматривает меня от макушки до пят придирчивым взглядом.

— Можешь занять гостиную на втором этаже, Даш. Там чистое постельное белье. Полотенца в полке в шкафу. Ну, разберешься.

— Я с вами посижу, — отвечаю свекрови и касаюсь спинки мягкого стула.

Ножки скрипят по плитке, когда выдвигаю стул из под стола.

Глаза щиплет от подступающих слез. Хочется обнять Аграфену Григорьевну, прижаться к ней и пожаловаться на Рому. Выплеснуть все скопившиеся эмоции и чувства. Услышать слова поддержки от женщины, которая уже была в такой ситуации. Может, она хоть как-то облегчит мое состояние. Даст мудрый совет. Разделит со мной мою боль.

Но не при детях.

Олеся и Максим сейчас выглядят так, словно ничего не произошло. И я не хочу нарушать их психологическое состояние своей женской тревогой и болью. Я точно знаю, что мои дети переживают, хоть и не показывают это сейчас. А если я скачусь в истерику, то и они вслед за мной не удержатся.

— Как добрались? — интересуется у внуков.

— Олеська спала всю дорогу! — прыскает Максим.

— А вот и не правда! Я не спала, я притворялась!

— Ну да, — хмыкает Аграфена Григорьевна. — Женщинам часто приходится притворяться.

Ее мрачный взгляд мажет по мне.

Чашки душистого кофе оказываются на столе. Как и тарталетки с творожным сыром и икрой. Дети тут же набрасываются на еду, словно их неделю не кормили.

Я беру тарталетку в руки и откусываю небольшой кусочек. В животе неприятно урчит.

Кошусь на детей. Странно, что они сами до сих пор не начали жаловаться на своего отца, который жестоко меня предал.

Не только меня. И их тоже. Всю нашу семью.

— Ладно, мы с Максимом пойдем на второй этаж.