и эксплуататорами, вооружение разбойничьих шаек, противодействие осуществлению земельной реформы, незаконное предпринимательство, и так далее, и тому подобное. В конце концов определили его как реакционного хулигана, связали и привели на допрос.

– Отвечай, есть у тебя пилюля бессмертия?

– Что вы, что вы! – трясясь всем телом, отвечал рабочей группе Оглобля Си. Вся его спесь куда-то подевалась, от страха даже сопли из носу потекли.

– Что ты им продавал?

– Ас… Аспирин.

– Ты хоть понимаешь, что натворил?

– Я… Я… Занял реакционную позицию, осуществлял моральное разложение, вступил в сговор с помещиками и эксплуататорами… – Оглобля слово в слово перечислил все обвинения, которые предъявила ему рабочая группа.

– Все понял?

– У меня с детства память хорошая, любой иероглиф с первого раза запоминаю.

– Что ты мелешь! Это твои преступления, по каждому из них ты должен признать свою вину!

– Признаю вину, признаю.

Рабочая группа отправила его с конвоиром в уездный центр. Конвоировал Оглоблю паренек из народного ополчения, неизвестно, что он там съел по дороге, а только рвало его сначала желтым, после зеленым, а в конце черным, пока глаза у бедняги не закатились и он не свалился замертво. Оглобля Си сделал конвоиру искусственное дыхание, раздобыл где-то ведро с чистой водой и промыл ему желудок, а когда пареньку стало получше, взвалил его на спину, потащил в уездный центр и сдал своего конвоира в уездную управу вместе с ружьем. И себя, разумеется, тоже сдал. Потом у Оглобли спрашивали, почему он не сбежал по дороге. Куда мне бежать, куда бежать, отвечал Оглобля Си. Я должен переродиться для новой жизни, вылезти из навозной ямы своих преступлений и служить народу.

Принимая во внимание законопослушность Оглобли Си по дороге в уездный центр, власти уездной управы смягчили ему приговор, дали на два года меньше и отправили перевоспитываться в далекий совхоз. Однако ходили слухи, что приговор вообще отменили, потому что Оглоблю заметил какой-то начальник в уездном центре, взял его на поруки и устроил работать врачом на шахту, чтобы Оглобля поставил свое мастерство на службу народу. А кто-то из деревенских клянется, будто видел Оглоблю в одной из чайных уездного центра: его некогда длинные волосы были острижены ежиком, но что самое удивительное – говорил Оглобля Си без капли глухомани. Беседовали обо всем на свете, под конец Оглобля разомлел и по секрету похвастался, что сам отравил конвоира по дороге в город, потом спас его и в результате скостил себе срок на целых два года.

Не знаю, можно ли верить этим рассказам.

Отец Оглобли умер вскоре после его ареста. И глухомань, которую они разносили по Мацяо, рассеялась, оставив по себе только отдельные слова вроде иодной тинктуры и щелока, столь удивившие меня спустя много лет. И еще в Мацяо у Оглобли осталось по меньшей мере три сына, три заостренных подбородка, каких нет больше ни у кого в округе, они появятся в следующих статьях моего словаря как непосредственные участники новейшей истории Мацяо.

△ Котло́вый

△ 同锅

В Мацяо не знают слов «родной» и «кровный». Родных братьев здесь называют котловыми, имея в виду, что они выросли, хлебая варево из общего котла. Если мужчина женится во второй раз, его прежний брак называют «первым котлом», а новый брак – «вторым котлом». Очевидно, что родственные связи в Мацяо обращают на себя куда меньше внимания, чем котлы, а точнее – их содержимое.

В Мацяо «образованную молодежь» расселяли по баракам семерками, на семерых полагался один котел. Местным было все равно, что у нас разные фамилии, что мы не приходимся друг другу родней, но то обстоятельство, что мы едим из общего котла, служило достаточным основанием для принятия многих решений. Например, по пятым числам в Чанлэ обычно устраивали ярмарку, и если в это время в горах или на поле было слишком много работы, бригадир разрешал отправить в поселок только одного человека от котла, а остальные должны были топать на работу. Всем городским хотелось погулять на ярмарке, но как мы ни бились, как ни доказывали бригадиру, что не приходимся друг другу родней, что каждый из нас имеет одинаковое право попасть на ярмарку, все было впустую. Общий котел, из которого мы ели, опровергал все наши доводы.

Однажды влюбленная пара из городских решила образовать семью и готовить себе отдельно от остальных товарищей, не попавших в плен любовного чувства. И это решение принесло нам неожиданную выгоду. В бригаде постоянно не хватало сурепного масла, его не могли распределять по трудоединицам или по головам, как остальные продукты, поэтому кладовщик раздавал масло по цзиню на котел, чтобы вдобавок к радостям и горестям родные делили друг с другом еще и масло. И вот, увидев на кухне «образованной молодежи» второй котел, кладовщик без всяких возражений выдал нам два цзиня сурепного масла, то есть в два раза больше, чем обычно.

До отвала наевшись жареного риса, мы с блаженными улыбками вытирали масляные губы и подумывали купить на кухню еще два или даже три котла, чтобы показать кладовщику во время следующей раздачи.

▲ Котлови́ны

▲ 放锅

Когда девушку выдают замуж, самым важным обрядом на свадьбе считаются «котловины»: невеста ставит на очаг в мужнином доме новый котел, носит воду, промывает крупу, колет дрова, разводит огонь и варит рис, показывая тем самым, что отныне принадлежит семье мужа. Поэтому и свадьбу в обиходе часто называют котловинами. Лучшим временем для котловин считается зима, и не только потому, что зимние месяцы – пора отдыха от страды, и не потому, что люди могут потратиться на свадьбу лишь после сбора урожая. Мацяосцы объясняли мне, что в холодное время года невесте сподручнее пододеть вниз несколько ватных курток – молодые гости на котловинах любят побезобразничать и пораспускать руки. Вот и вся разгадка.

Однажды я побывал на деревенской свадьбе – меня притащил туда Фуча. Тускло светили свечи, коптили керосинки, в нос бил резкий запах спиртного, по стенам скакали причудливые тени, гости галдели и хохотали, а я сидел, зажатый в тесном углу, и лузгал семечки. Вдруг раздался громкий крик, а в следующую секунду какой-то черный куль налетел на меня и со всего размаху придавил к стене, так что я едва не задохнулся. Выпростав наружу голову, я разглядел, что это никакой не куль, а растрепанная невеста в цветастой ватной куртке, уже готовая разрыдаться. Порядком перепугавшись, я стал выбираться из-под придавившей меня спины или ноги, но невесту уже схватили и с гиканьем