зевал и сворачивался у дороги калачиком, иногда устраивался под чьей-нибудь стрехой, иногда – у колодца, но никто не помнит такого, чтобы Ма Мин простудился, лежа на голой земле. Сам он объяснял, что сон на улице самый полезный: тело насыщается сразу и земной, и небесной ци, в полночь его питает начало ян, что рождается на пределе инь, а в полдень – начало инь, что рождается на пределе ян. Еще Ма Мин говорил, что всякая жизнь есть сон, стало быть, важнее сна в жизни и придумать ничего нельзя. Если спать возле муравейника, во сне будешь государем, если спать на цветочном лугу, во сне узнаешь любовное томление, если спать рядом с песчаными дюнами, во сне увидишь золото, если спать на кладбище, во сне увидишь духов и бесов. Ма Мин мог обойтись без чего угодно, но сон был его святыней. Он плевал на все запреты и правила, но место для сна выбирал с невероятным тщанием. Больше всего он жалел мирян за их пустые сны – спят только ради того, чтобы проснуться. Но если хочешь проснуться, первым делом нужно как следует уснуть. Люди, которые не умеют видеть сны, половину жизни у себя отнимают – только небо коптят.

Все его рассуждения деревенские считали чепухой и бессмыслицей. Потому и неприязнь Ма Мина к мирянам росла день ото дня – появившись в деревне, на людей он смотрел волком и все больше помалкивал.

Если говорить по сути дела, Ма Мин был человеком, который оставался свободен и от людей, и от закона с моралью, и от влияния политических процессов. Земельная реформа, борьба с разбойничьими шайками, кампания против помещиков и угнетателей, бригады трудовой взаимопомощи, кооперативы, народные коммуны, «четыре чистки», «культурная революция»[25] – все эти кампании прошли мимо него, история Поднебесной не имела и малейшего влияния на жизнь Ма Мина, он наблюдал за ней издалека, как наблюдают за уличным балаганом. В «столовские годы» кто-то из приезжего начальства, не дав себе труда разобраться в местных порядках, связал Ма Мина веревкой и потащил в поле на перевоспитание, но как он ни колотил пустоброда палкой, как ни стегал его кнутом, Ма Мин валялся в грязи с закатившимися глазами, готовый скорее умереть, чем встать на ноги и взяться за работу. И раз уж его вытащили из Обители бессмертных, обратно он уходить ни за что не хотел: без умолку твердил, что умрет на глазах у этого начальника, и куда бы тот ни направлялся, Ма Мин полз за ним следом, так что деревенским пришлось взять его за руки за ноги и отнести обратно в Обитель. Ма Мин не желал быть частью общества, и в этом нежелании оказался сильнее любого начальства. С легкостью отразив последнюю попытку общества вмешаться в его жизнь, он превратился в совершенное отсутствие, в пустоту, в зыбкую тень – и во всех дальнейших переписях, которые я помогал проводить деревенскому начальству (вторичная проверка социального происхождения, перепись для распределения пайка, перепись по планированию рождаемости, всекитайская перепись населения), никто даже не вспоминал, что в деревне живет еще и Ма Мин, ни у кого не появлялось мысли, что он тоже должен быть учтен.

Его нет во всекитайской статистике населения.

Его нет во всемирной статистике населения.

Очевидно, его уже нельзя считать человеком.

Но если он не человек, то кто? Общество – производное от человека, Ма Мин отказался от общества, и в ответ общество отняло у него право называться человеком – как я полагаю, именно этого он и добивался, Ма Мин всегда мечтал перейти из разряда людей в разряд настоящих небожителей.

Я был несколько удивлен, узнав, что и в других деревнях обитает немало таких существ, добровольно изъявших себя из круга людей. Мацяоских пустобродов было четверо – как Небесных Царей[26], и мне рассказывали, что почти в каждой деревне уезда до сих пор найдется несколько небожителей, только чужаки о них обычно не знают. Если встретишь его на улице, может, и удастся порасспрашивать деревенских, но сами они о пустобродах почти не вспоминают. Словно те живут в другом, схлопнувшемся и невидимом мире внутри обычного мира.

Фуча говорил, что родители у небожителей обычно совсем не бедные, и сами они – люди не тверёзые (см. статью «Тверёзый»), даже наоборот, окаянски умные (см. статью «Окаянный»). Детьми они почти не отличаются от своих сверстников, разве что любят озорничать и не желают сидеть за книгами – можно считать это первыми проявлениями пустобродной натуры. Взять, к примеру, Ма Мина – все слова учителя он пропускал мимо ушей, зато парные свитки писал такие, что залюбуешься: «Мысли трепещут, как звезды на новом флаге, не дает нам сдвинуться с места танец янгэ»[27]. Слова, конечно, реакционные, но сказано хорошо, каждый иероглиф на своем месте. И даже на митинге борьбы, устроенном из-за этого парного свитка, все единодушно признали, что литературным талантом малец не обделен. Оставшись без родителей, такой парень быстро портится и все начинает делать по науке (см. статью «Наука»), точно его околдовали.

▲ Нау́ка

▲ 科学

Мацяосцы рубят хворост на хребте, относят его на коромысле в деревню, раскладывают сушиться, а потом пускают на растопку. Влажное дерево тяжелее сухого, и на пути с хребта коромысло больно впивается в плечи. Однажды мы придумали, что можно сушить хворост прямо на горе, а вниз спускать после следующей рубки. Теперь мы носили в деревню корзины с сухим хворостом, срубленным в прошлый раз, и были они заметно легче. Узнав про наше нововведение, дядюшка Ло примерил мое коромысло и даже глаза вытаращил: до чего легкое!

Я ему говорю: это потому, что вода из дерева выпарилась.

Он вернул мне коромысло, взвалил на плечи свой сырой хворост и зашагал дальше. Мне это показалось странным, я догнал дядюшку Ло и спросил, почему он не хочет опробовать наш способ.

– Я одного не пойму: если человек даже дрова ленится до дома донести, на кой черт он вообще живет?

– Дело не в лени, мы просто решили призвать на помощь науку.

– Какую такую науку? Науку халтурить? Что машины ваши городские, что поезда, что самолеты – сплошь выдумки халтурщиков! Нормальному человеку такие фокусы и в голову не пришли бы!

Я даже не знал, что на это ответить.

– Носитесь с этой наукой… – досадовал дядюшка Ло. – Скоро вместо нормальных людей останутся одни Ма Мины.

Он имел в виду хозяина Обители бессмертных. Ма Мин никогда не выходил на общие работы и даже сам