На сегодня объявлен парко-хозяйственный день. Всё равно половина людей фотографируется в Бресте и вернётся не скоро. Ори не ори, найдут веские причины задержаться в городе. Там такие соблазны! От просвечивающих сквозь ситец платьев гибких девичьих фигур до стаканчика мороженого. Почему-то в «насквозь тоталитарной стране» пломбир получался замечательно вкусным. И как обойтись на жаре без ледяной кружки пива?

Сам Максим остался в лагере, мотивируя тем, что дел у него много. Сниматься со всеми не стал, мрачно буркнув, что они его и так до самой смерти не забудут.

Он вновь полез в палатку, где макет местности заменял ему привычный компьютер. Но долго работать ему не дали, дежурный лейтенант, смущаясь и краснея, сообщил комбату, что у входа его ждёт… девушка.

Майя тоже выглядела смущённой: мама приглашала пана капитана отобедать у них. Ну что же, когда ещё удастся посидеть? И удастся ли вообще.

Стол пока не накрыли, но на нём уже стояла бутылка сухого красного вина, а аппетитный запах курицы, готовящейся на кухне со специями, смешавшись с запахом пирога с капустой, возбуждал аппетит.

«Ух ты», – усмехнулся капитан. Для женитьбы нужны двое: одинокая девушка и озабоченная мать. На этой охоте нет правил, все средства хороши. Главное – добыть трофей живым.

Ненашев тоже кое-что добавил к столу: сливочное масло, печенье, конфеты – это из командирского пайка. Пара банок со шпротами и, не поверите, крабами «CHATKA» из недоступного для простых смертных военторга. По легенде, длину этикетки рассчитали неправильно, и слог «КАМ» навсегда исчез под слоем бумаги, но закованная в панцирь зверюга внушительно грозила покупателю огромной клешнёй. Но расходились консервы плохо. Мало кому нравилось безвкусное нежирное белое мясо. Тушёнка – наше всё.

Ещё банка с консервированной белугой – астраханский «трофей» из заветного чемодана, круг ошеломительно пахнущей чесноком и салом колбасы и лично проверенная Максимом водка, чтоб не получилось так, как в вагоне.

Короче, всё, что нельзя было достать в обычных магазинах Бреста. Такую еду тут видели последний раз года два назад или на рекламных буклетах.

Прозрачную жидкость тут же перелили в графин и унесли охладиться в подвал. Тут была жива ещё дореволюционная традиция: потреблять сорокаградусный продукт и дома не из бутылки, а непременно из запотевшего стеклянного или хрустального сосуда.

Всё настраивало капитана на добрый лад, кабы не нежданный гость.

Старая пани заметила: стоит завести разговор о капитане-артиллеристе, как щёки дочери тут же покрывает румянец, а на губах начинает блуждать улыбка. Конечно, как не заявиться по её просьбе сюда ксендзу, раз дело зашло настолько далеко.

Тот и сам хотел посмотреть на диковинного советского командира. А Панов лишь вздохнул, опять начнут наставлять на путь истинный или просвещать, по какой скользкой дороге он идёт.

И что, сразу заорать: «Не мир я вам принёс, но меч!»?

Да, в ад он идёт очень знакомой дорожкой, и не надо ему мешать.

Когда мужчины после взаимного прощупывания вышли покурить во двор, капитан решил сразу прояснить ситуацию.

– Я вот вас слушаю и буквально чувствую, какая боль легла на ваше сердце, что говорят теперь прихожанки не по-польски и поют чужие песни. Выходят замуж не за тех, кого надо.

– Вы иронизируете? Ваша власть… э-э-э… почти перекрыла нам кислород.

– Значит, готовясь к непримиримой борьбе, ваш церковный хор тренируется в патриотических песнях? А что насчёт… – Ненашев замялся, ему всегда тяжело давалось это слово, – катехизации детей и молодёжи, где особо подчеркивается и польский патриотизм?[41]

– Господин капитан хочет сказать, что не поддерживает оккупацию Польши?

– Господин ксендз, мне надо ответить или «да», или «нет»? Без вариантов? Или это проверка, – Панов чуть не сказал «тест», – на проницательность?

– Считайте, что вы её прошли. – Ксендз улыбнулся: собеседник не глуп, если может распознавать ловушки.

– Если прошёл, зачем мне вас ненавидеть? Вы любите свою страну, бережно храните её традиции и язык. Погубить и сломить вас невозможно, можно лишь истребить всех, в том числе детей и женщин. Увы, я не настолько кровожаден.

– Так в чём же дело, пан капитан?

– Когда от чешской оккупации освободили «интегральную» часть Польши, город Тешин тут же был должен заговорить по-польски. Многолетняя борьба за права, свободу и справедливость польского народа закончилась внушительным успехом, не правда ли? А что закрыли школы чехов и запретили их язык, так это мелочь! То, что снесли памятник солдатам, погибшим в войне с немцами, вероятно, детская шалость! Так чем вы лучше нас? По крайней мере, здесь в школах ещё преподают на польском.

Панов поймал себя на мысли, что история – наука бесполезная. Никого и ничему не учит. После развала СССР так самоутверждалась не одна нация. Давно испачканные коричневой субстанцией детские штанишки вновь пришлись впору.

Но смертельно заболеть может любая империя.

Первая Речь Посполитая, с границами от «можа» до «можа», давно умерла навсегда. Была такая страна, где равноправно, с поправкой на эпоху развитого феодализма, жили дружно поляки, русины, литвины, украинцы. Как-то ладили друг с другом, вместе отбиваясь от врагов. После разбежались, потому как одна нация сильно занялась полонизацией, уча других, как надо единственно правильно жить и во что верить.

Ксендз заметно поскучнел. Собеседник неплохо знаком с событиями октября 1938 года. Та «победа» стала началом поражения его страны. И Советы вели себя корректно. Пусть и выставили ноту, но Договор о ненападении с Польшей так и не разорвали.

Никто бы и не вякнул. Одна из высоких договаривающихся сторон напала на третье государство. Нарушенный пункт соглашения сразу превращал гербовую бумагу в клозетную.

– Попробуйте ещё раз, – усмехнулся Максим. – И давайте не будем говорить о Боге и безбожии. Считайте меня еретиком, схизматиком, кем угодно, но в небесной канцелярии учтено, куда навсегда исчез собор Александра Невского в Варшаве. Когда его рушили, никто не жаловался на недостаток патриотизма. Зато теперь там плац имени Адольфа Гитлера[42].

– Но и вы сносите костёлы.

Господину ксендзу Панов мог бы предъявить счёт за сотни взорванных, разобранных на кирпичи или перестроенных церквей. При полонизации в борьбе против «грязного восточного пятна» храмы отнимали и передавали католикам или местным властям. Отъём проходил в рейдерском стиле: костёл составлял иск, а после решения суда полиция врывалась внутрь и выбрасывала всех на улицу.