отдельного человека (за исключением русских), пусть даже праздного безработного, живущего совершенно бесцельно, занимает определенное место в пространстве и тем самым является проявлением патриотизма.

При этой мысли Санки засмеялся. Действительно, если бы он находился в Японии, то только сокращал бы количество японских продуктов. Но он находился в Шанхае, поэтому занимаемое его телом пространство было своеобразным японским анклавом.

Его тело является японской территорией. Его тело и тело о-Суги.

Они оба лишились работы и теперь обдумывали, что им предпринять завтра. Санки вспомнились занесенные в эти края русские аристократы. «Их женщины живут, переходя из рук в руки иностранцев. А их мужчины – самые последние нищие, – думал Санки. – Это их страна виновата – в том, что заставила своих людей заниматься проституцией и нищенством».

«Не легче ли жить под пятой у других народов и просить милостыню у них, чем жить в ежовых рукавицах на родине и попрошайничать среди своих? – размышлял Санки. – Раз так, то и нечего сочувствовать этим русским».

И тут Санки задумался: а он и о-Суги причиняли ли кому-нибудь зло? Внезапно он вспомнил своего начальника: ведь это тот человек, которого Санки ненавидит. Он уж было забыл о том, что здесь, в Китае, ненависть к начальству равносильна ненависти к родине. И вот, в удел японцам, отринувшим родину и обитающим в Шанхае, тоже не досталось ничего, кроме нищенства и проституции.

10

Когда на Санки подействовало лаоцзю[16], больше половины блюд было уже съедено. На столе оставались нетронутыми мягкие губы восточной форели и похожие на уши грибы кикурагэ. Выпотрошенная утка, свиные почки, мышата в меду, к жареным яблокам суп с нефелиумом[17], свежий краб и дальневосточный морской гребешок.

Санки воткнул палочки из слоновой кости в затуманенный глаз утки, зеленый, как нефрит, и тихим голосом затянул японскую песню.

– Ну что, о-Суги, пой! Стесняешься? Что, хочешь уйти? Не валяй дурака. Не валяй…

Санки, притянув к себе о-Суги, хотел опереться локтем на ее колено. Но тот соскользнул, и подбородок ударился о ноги девушки. Краснея, она поддерживала голову Санки, готовую упасть на ее мелко дрожащие колени.

В кастрюльке, похожей на ночной горшок, принесенной невзрачным официантом, плавали, испуская пар, крупно порубленные плавники акулы. Поднявшись, Санки ухватился за перила и посмотрел вниз на улицу. Среди толпы в коляске рикши покачивалась гейша, на перекрещенные носы ее вышитых маленьких туфелек падал синий свет. Затмевая рекламные вывески, драгоценные камни ее ожерелья сверкали, как рыбья чешуя.

Выйдя из ресторана, Санки и о-Суги пошли пешком. Обычно у входа в переулок его хлопала по плечу проститутка, так произошло и на этот раз:

– Эй, заходи!

– Нет, я не один. – Теперь Санки кивнул на о-Суги, идущую позади него.

Он вдруг подумал: что, если и о-Суги так же встанет у входа в переулок? А он, став нищим, усядется посреди дороги. Но он не испытал особого огорчения. Санки вел девушку за руку, его ноги заплетались, и время от времени он чуть не повисал у нее на плече.

– Эй, о-Суги. Уже завтра я могу стать нищим. Что ты будешь делать, если я стану нищим?

Девушка слегка улыбалась в ответ, продолжая его поддерживать. Они прошли мимо индийца-полицейского с винтовкой за плечом, тот пристально посмотрел в лицо о-Суги. Сидящие кружком на корточках раздетые по пояс рикши с вытянутыми, изрытыми оспой лицами внимательно рассматривали медяки. Листья стрелолиста, подсвеченные ярко-красным, были свалены на дороге возле закопченного фонаря, испускающего маслянистый дым. Неожиданно к Санки подошел китаец и вынул фотокарточки:

– Интересуетесь? Три иены за десятку.

Китаец, не дожидаясь ответа, начал тайком показывать Санки сомнительные снимки. О-Суги взглянула на них через плечо своего спутника и тут же, изменившись в лице, пошла прочь. Немного погодя Санки молча направился следом. У него было такое ощущение, будто его целомудрие за одну секунду вывалили в грязи.

– О-Суги, – позвал он.

Она, покраснев, обернулась. И пошла дальше. Санки чувствовал, как опасно протянуть к ней руку, дотронувшись тем самым до ее тела.

– О-Суги, у меня сегодня кое-какие дела, поэтому возвращайся домой одна, хорошо? – С этими словами Санки развернулся и зашагал прочь.

Он подошел к чайной, где ошивались женщины, которых он и за женщин-то не считал.

В просторном зале было шумно, как на центральной телефонной станции. В спертом воздухе толпились, смеясь, раскрасневшиеся женщины, их лица напоминали зерна граната. Санки молча пробирался между столиками. Какая-то женщина натолкнулась на него и вцепилась в плечо, но он упорно продвигался вперед, расталкивая торсы и задевая серьги толпившихся женщин. Его шею царапнули чьи-то наручные часы. Между трущихся друг о друга тел проплыло блюдо с тыквой.

Всякий раз, когда Санки окружало такое несметное количество женских тел, у него сразу пропадало желание. Сев на стул, он закурил. Женщины тут же обступили его столик, заглядывая ему в лицо и покачиваясь, как балдахины. Санки достал серебряную монету, и женщины ринулись к его ладони. Опрокинутый навзничь и придавленный их телами, он расплющился, как огурец в банке, и громко расхохотался. В поисках монеты женщины дрались на его груди, их серьги сцепились. Расталкивая коленями женские тела, он просунул голову между мелькающими в воздухе сверкающими туфлями и наконец поднялся. Женщины, отпихивая друг друга, лезли под стулья в поисках монетки. Санки высыпал горсть медяков прямо на их головы, и женские зады заелозили по полу еще отчаяннее. Он стряхнул цеплявшиеся за него руки и стал пробираться к выходу, но его атаковала новая толпа проституток. Глядя прямо перед собой, он протискивался в толпе, расталкивая женщин плечами. Вокруг его шеи обвились чьи-то руки, и шея напряглась, как у морского зверя, пробивающего себе путь в шторм. Он покрылся потом от напряжения. Будто пловец, он нырял, целясь в просветы между телами. Но стоило ему сбросить с себя одних, как его немедленно облепляли другие. Он упорно отбивался, толкаясь локтями в разные стороны. Отброшенные им женщины, пошатываясь, отходили и немедленно вешались на шеи других мужчин.

Выйдя из чайной, Санки поискал воды – пить хотелось до изнеможения. Он валился с ног от усталости, но вспомнил об ожидающей его о-Суги.

– Нельзя, нельзя, – простонал он.

Ему казалось, что, пока не умрет муж Кёко и он не увидит ее лица, нельзя прикасаться к телу о-Суги. Он думал, что как только дотронется до нее, та сразу же станет его женой. А до тех пор, может, следует любыми способами хранить целомудрие? Больше всего ему была по душе старомодная мораль. В Китае предпочитать воздержанность сексу – мысль