последнего голубя в воздух, граф покинул фургон с клетками, направившись в свой полковничий шатер. Я же пошел к своему, трофейному, который солдаты извлекли в сложенном виде из захваченного французского обоза, расставив большую офицерскую палатку возле того костра, где утром сидели мы с Дороховым. Войдя внутрь, я обнаружил поручика спящим на трофейной деревянной раскладной кровати возле трофейной походной железной печки. Внутри шатра было тепло и пахло алкоголем, а у изголовья кровати валялась пустая бутылка из-под бренди.

Разумеется, я сразу подумал о том, что снова вижу перед собой наглое нарушение воинской дисциплины. Тем не менее, мне не хотелось будить Федора. Он тихо спал. И я, понимая, что этот человек сильно вымотан тяжелым походом и сражениями последних дней, не стал будить поручика немедленно, решив дать ему отдохнуть. Лицо его, изрезанное боевыми шрамами, во сне выглядело безмятежным. Наверное, он в этот момент видел хорошие сны о мирной жизни, где не стреляли ружья и не звенели штыки и сабли.

Я присел на трофейный сундук с полковой казной, задумавшись о том, что ждет нас впереди. Время шло, а вокруг находился все тот же военный лагерь, размещенный в руинах чумного монастыря. Но, кажется, завтра на рассвете мы наконец-то покинем это мрачное место. Ведь переправа на другой берег реки уже почти готова. И я надеялся, что совсем скоро мы все-таки прибудем в замок виконта, где сможем немного расслабиться и дать отдых нашим солдатам. А еще меня тяготила мысль, что я невольно сделался причиной окончательного решения заговорщиков послать приказ о ликвидации императора Франца…

Внезапно поручик зашевелился и, потерев глаза пальцами, повернул голову в мою сторону.

— А, ротмистр, вы пришли, чтобы разбудить меня? Или, может быть, чтобы поделиться со мной мыслями о судьбах мира? — пьяным голосом с легкой усмешкой спросил он, потянувшись к бутылке, словно искал в ней утешение.

— Ни то, ни другое, поручик, — ответил я. И добавил:

— Я просто размышлял сейчас о том, что завтра наш поход продолжится. Потому и не хотел прерывать ваш отдых. Я понимаю, что нужно отдохнуть перед дорогой, пока такая возможность есть.

— Где же вы были, ротмистр? Я уже заскучал без вас, — пробормотал пьяный Дорохов.

— Ну, например, я наблюдал за тем, как граф отправлял свои послания с почтовыми голубями, — сказал я честно.

Поручик, усмехнувшись, поднял пустую бутылку и потряс ее в воздухе, словно желая провозгласить тост за почтовых голубей графа Йозефа и за те зловещие сообщения, которые они несут. Потом проговорил:

— А знаете, ротмистр, я тоже хотел бы уметь летать, словно голубь. Иногда мне даже снятся сны, словно лечу куда-то в неведомую даль в темноте, не зная, что ждет впереди. А бывает, что и вовсе мне кажется, словно все мы, люди, как птицы, летим вперед по жизни, не зная, что будет дальше. Может быть, это и есть наша участь — быть, подобно тем голубям, носителями вестей для кого-то, когда и сами не знаем, что именно передаем и чей замысел исполняем.

Поручик задумался, его потянуло философствовать, а взгляд сделался более осмысленным.

Федор продолжал говорить, но голос его дрогнул, когда он произнес уже более серьезно:

— Мне только что снова приснилась Тереза. Она смеялась и танцевала со мной, словно живая. И я сейчас задумался о том, как часто мы прячем свои настоящие чувства за масками необходимости от того человека, который нам приятен, и который, возможно, остался бы рядом, но даже не догадывался о том, что время, отмеренное ему в этой жизни судьбой, слишком быстро превращается в мираж.

— Все это, разумеется, грустно, поручик. Но жизнь все еще продолжается. Сегодня вы опять славно сражались. И я полагаю, что такого героя обязательно ожидают впереди славные свершения и новые приятные встречи. Так что не печальтесь. Даже в самых мрачных обстоятельствах, когда кажется, что все потеряно, важнее всего сохранить способность чувствовать, мечтать и надеяться на лучшее, — сказал я, чтобы подбодрить Федора.

Вот только, у меня это вышло, наверное, не слишком хорошо. И Дорохов, заметив уже, что бутыль пуста, швырнул ее в угол, проворчав:

— Вот черт, кончилось проклятое пойло! Может, вы прикажете принести еще, ротмистр?

— Нет, поручик. Я вижу, что выпили вы вполне достаточно, а потому приказываю вам проспаться, чтобы протрезветь, — сказал я твердо, выходя из прогретого походной печуркой шатра на морозный воздух.

В лагере по-прежнему было тесно от количества солдат, но снег по верхам монастырских стен лежал нетронутым, укрыв все выступы мягкими белыми шапками. А закатное солнце уже опускалось куда-то за лес, создавая повсюду зловещие тени среди старинных развалин. И я почему-то подумал о том, что война где-то продолжается прямо сейчас. И где-то продолжают погибать солдаты. В девятнадцатом веке предстоит воевать много. Но, несмотря на это, однажды я все же вернусь к мирной и спокойной жизни, полной тепла и света, не понимая даже, как смогу воспринять ее.

Война 1805 года все-таки стала мне уже как-то привычнее, чем здешняя мирная жизнь высшего общества, так называемого «света», полная интриг и пока совсем мало понятная для меня. И, когда я представлял себе возвращение в Россию этого времени, то почему-то испытывал сильное волнение. Возможно, я опасался несоответствия книжных образов этого времени, которые я впитал в двадцать первом веке, до своего попадания сюда, с тем, что увижу в России на самом деле. А, может быть, причиной беспокойства служило то, что я осознавал уникальность момента. Ведь, стараниями заговорщиков, мы находились на пороге чего-то большего, чем просто очередная стычка с французами. Намечался самый настоящий исторический перелом. И мне приходилось делать выбор, остаться ли сейчас с этими мятежными австрийцами, или же порвать с ними и бежать в Россию немедленно.

Внезапно послышались крики часовых со стен и башен:

— Всадники приближаются по дороге с севера!

Сорвавшись с места, я бросился к самодельной лестнице и, поднявшись наверх на скользкую заледенелую каменную кладку, увидел без всякой подзорной трубы группу всадников, скачущих по дороге со стороны города Вестина. Они спускались с соседнего холма и выехали на открытое место, подсвеченное с запада косыми закатными лучами. Потому я легко смог определить по силуэтам всадников, что это снова пожаловали французские гусары. И, судя по тому, что их я насчитал не более отделения, это были всего лишь вражеские разведчики.

Спустившись вниз и понимая, что в этой ситуации может пригодиться не только смелость, но