за себя, так будет честнее. Я давно перестал тебя любить… Настя.

Я запинаюсь на последнем слове и молча смотрю на дверной косяк. Думала, что когда произнесу это сама, будет не так больно. Будет не по-настоящему. Но нет, меня оглушает от ужаса, пронзает острием кожу и травит ядом нутро.

Потому что Савранский согласно кивает на этой фразе, будто бы сказал ее сам.

- Господи, господи, - я хватаюсь за голову. Не хочу видеть его лощеную рожу с этой выбритой бородой и модной стрижкой. – Господииии.

Других слов у меня нет. Их забрали вместе с воздухом, и потому я задыхаюсь здесь, на нашей кухне.

Тут мы любили, смеялись, встречали гостей, целовались. А теперь мы тут разводимся.

- Насть, пойми меня, - муж пытается взять меня за руку, но я не даю. Машу головой и отодвигаю стул подальше.

- Что понять, милый? Что Женя на тебя смотрит по-особенному? Так тебе не шестнадцать, чтобы вестись на эту херню. Или что она какая-то не такая, неземная? Я проводила у нее осмотр, вагина как вагина, никаких алмазов вместо клитора не заметила.

- Как грубо, - морщится Кеша, а я взрываюсь от обиды за это несправедливое отношение.

- Ну, прости! У тебя грубая приземленная мещанка жена! Не дышу шелками и эфирами! Не рисую картины вином, как Женечка! Вино я употребляю внутрь, под шашлык!

В этот момент я понимаю, до чего голодна. Я ведь даже не обедала, просто не могла себя заставить съесть хоть крошку. Даже сейчас, если бы не спазм в желудке, я бы не поняла, что хочу есть!

Встаю и иду к холодильнику. Достаю огромную кастрюлю борща. Вчерашнего или даже позавчерашнего. Переливаю в ковшик одну порцию. Кошусь на Савранского и добавляю еще 3 половника для него. Он тоже поди не жрал с самого утра.

Ставлю горячие тарелки на стол, достаю только одну ложку, для себя. Никакого хлеба, никакой ледяной, только из морозилки водочки. Обойдется.

- Я тут… это, как ты говорил… почавкаю? Не против?

- Против, - устало возражает Кеша.

- Да? Жаль, потому что мне по хер.

Я подношу ложку ко рту и демонстративно, с хлюпаньем, всасываю горячий бульон. Савранский морщится, будто видит что-то отвратительное. А он и видит. Меня.

- Я хочу, чтобы меня понимали.

- Найми себе сурдопереводчика.

- Я хочу, чтобы на меня смотрели как на Бога.

- А это уже, батенька, грех. В одну копилочку к прелюбодеяниям.

- Настя, не ерничай! – Кричит мой муж и в ту же секунду мультфильм в детской становится громче, а на его фоне раздаются звуки гитары. Это Никита делает все, чтобы Тамара не слышала нашу ссору. Спасает детство сестры, которая ни о чем не догадывается.

Пока она смеется над очередной серией Простоквашино, ее мир рушится прямо за столом нашей кухни.

- Не ори, пожалуйста, - тихо прошу я, прикрыв рот рукой. Такой вкусный недавно борщ уже просится наружу, а я едва съела несколько ложек.

- Прости. – Соглашается Савранский. Он выглядит не лучше меня. Даже не смотря на аккуратно выбритую бороду и височки. – Я просто хочу, чтобы ты поняла. Мне нужно, чтобы меня любили, восхищались, чтобы я восхищался, в конце концов! Женя… она другая, она тянет меня вверх, ей не нужны ни мои деньги, ни положение.

Он так убедителен, что я заставляю себя не заржать в голос. Ну да, как же! Одухотворенная девица случайно полюбила заведующего клиникой, а не сантехника Васю. Нет, у Васи тоже был шанс, потому что девица не смотрит на эти жалкие бумажки с водяными знаками, просто, о чудо, мой муж ей встретился раньше! И случилось чувство, большое, настоящее, искреннее.

Тупо повезло!

- А обо мне вы подумали? – устало замечаю я. На мужа не смотрю. Даже говядина, плавающая в борще, кажется мне занимательней его оправданий.

- А ты обо мне подумала? – В голосе Савранского столько обиды, что это заставляет меня поднять глаза на него. Он смотрит прямо, и в его лице больше нет страданий. – Ты обо мне подумала? Я хочу видеть рядом с собой женщину, хочу прижимать ее к себе, обнимать, любить. Хочу чтоб у меня стоял как в восемнадцать.

- Угу. Но, очевидно, не стоит. В этом тоже я виновата?

- Настя, просто попробуй соответствовать образу жены заведующего. Надо мной уже люди смеются!

- Смех продлевает жизнь.

- Хорошо, - он ерошит мокрые от пота волосы. Тут не жарко, но мы оба вспотели. – Хорошо. Не смеются, надо мной глумятся люди! Настя, ты пришла в пижаме!

- Один раз.

- Твоя одежда… она просто чудовищна. Это всегда что-то абсурдное и с крошками на воротнике!

- И поэтому ты стал изменять?

- Да нет же! Просто все вместе…. Не знаю. Нам не о чем говорить, ты больше не встречаешь меня с работы, ты поправилась и ничего не хочешь с этим делать! Я не провожаю тебя взглядом как раньше. Не волнуюсь, когда ты идешь с работы одна. Не пишу тебе каждый час сообщения! Рядом с тобой я скатываюсь на дно, я не расту, не развиваюсь, потому что тебе это тоже не надо. Ты другая. Простая женщина, вот только я это перерос, понимаешь?

- Понимаю.

Я киваю, встаю с места и, взяв тарелки в руки, с грохотом ставлю их в раковину. Как есть, с борщом. Бордовая жижа растекается по белому камню, на котором наверняка останутся следы. Это очень капризный и дорогой материал, за которым нужен уход. И ладно, после развода, раковина достанется Савранскому. Как есть, в борщевых разводах.

- Не представляю, как ты страдал. И какое облегчение тебя ждет, когда мы разведемся.

Савранский молчит и, кажется, что на этом наш разговор окончен. Я уже почти дошла до коридора, как услышала его тихий, решительный голос:

- Ты не поняла, Настя, никакого развода не будет.

 

Глава 10

Я никогда не была красивой.

И я всегда знала это.

Какая угодно, ко мне подошел бы любой эпитет. Умная, веселая, забавная, компанейская, свойская, простая. Так меня часто называли мужчины.

Красивой – никогда.

Я принимала это как данность, и научилась завоевывать чужие бастионы не милой мордашкой, а острым умом, хорошо сделанной работой, уместной шуткой. У меня было свое оружие, и оно сражало соперников так же, как у других сражает красота.

Вот только женщиной