Все живое вокруг словно радовалось его возвращению, как радуются возвращению старых друзей.

Как же здорово было вдохнуть всей грудью воздух родных полей! Каким бальзамом для его души стали ароматы этой долины!

И как же печальны и тусклы были далекие горы в Конгоньяс ду Кампо по сравнению с видами родительской фазенды! Каким мрачным и скорбным казалось даже само здание семинарии в сравнении с домиком тети Умбелины!

Прощай, семинария!.. Прощайте, тягостные думы! Прощайте, печали и страдания! Прощай, богословская литература! Все это вылетало из его головы подобно стае сов, изгнанных из мрачной пещеры ярким лучом живительного света.

Эугенио снова охватили пьянящие воспоминания детских лет.

Маргарита ждала его у знакомых ему деревьев. Один взгляд на этих молчаливых свидетелей их детских игр и шалостей придал ему смелости и разогнал страх, как разгоняет дуновение утреннего ветра туман над горами. Они подошли к дому Умбелины со счастливыми лицами, держась за руки, как в детстве.

Эугенио провел в доме Умбелины весь день.

Уже поздно вечером, после того, как Эугенио все-таки поборол свою скованность и в ярких красках рассказал о жизни в семинарии, а Маргарита поведала о своей жизни за эти последние четыре года, они, не сговариваясь, направились к своему любимому месту у ручья, где любили бывать в детстве. На подходе туда Эугенио ухватился руками за ветвь раскидистого дерева и провисел на ней несколько секунд, погруженный в размышления.

— О чем ты там задумался? — спросила Маргарита, потянув его за руку. — Иди лучше взгляни, что тут написано.

Эугенио отпустил ветку, приблизился к стволу и увидел на нем вырезанную букву «Э», а на соседнем дереве была вырезана буква «М».

— Эугенио и Маргарита! — вскрикнул он.

— Так и есть, угадал! Это я их нацарапала ножиком.

— Как здорово ты придумала! Я тоже часто думал об этом в семинарии, когда переводил Вергилия. Если б ты знала латынь, ты бы тоже его читала, я уверен! «Crescent illae, crescetis amores»[10].

— Ничего я не понимаю в этой латыни, знаю только, что это дерево — я, а вон то — ты. Они выросли тут вместе, и вместе и умрут, я бы хотела, чтобы и мы жили рядом, как эти деревья, чьи ветви переплелись в воздухе, ты не думаешь, Эугенио?

— Конечно, Маргарита!.. Если бы Господь позволил этому случиться, было бы так хорошо!.. Но…

— А почему бы ему этого не позволить? Какая необходимость в нашей разлуке?

— Я не хозяин себе, Маргарита, я должен делать, что велит мой отец.

— Сейчас да, но когда ты вырастешь…

— Да, да! Когда я вырасту, я сам буду решать, что мне делать, и с Божьей помощью, когда мое обучение закончится, мы никогда больше не расстанемся, я обещаю тебе, Маргарита.

Затем оба, продолжая гулять в роще, все вспоминали и вспоминали свои детские игры.

— Помнишь, в чем ты мне поклялся?.. — спросила Маргарита, застыв на месте.

— Я? Поклялся?.. В чем?..

— Конечно, ты помнишь, хватит притворяться.

— Честное слово, совсем не помню!

— Не верю! Не ты ли обещал мне, что я буду первой, кого ты исповедуешь, когда станешь священником?

Священником! От одного звука этого рокового слова по телу Эугенио пробежала дрожь, он никогда больше в своей жизни не хотел слышать его, в особенности слетающим с губ Маргариты.

— Ну-ну! Что это еще за воспоминания!.. — пробурчал Эугенио с разочарованной улыбкой, стараясь скрыть свое беспокойство. — С чего мне помнить эти детские глупости!

— Глупости? Почему это?.. Разве тебе не хочется стать падре?..

— Да, это правда, мне очень этого хотелось.

— Да как же так, Эугенио?.. Хотелось? А теперь больше не хочется?..

— Честно говоря, Маргарита — ответил он, замешкавшись — не знаю, что тебе сказать… Я не думаю больше, что из меня получился бы хороший священник.

— Почему же?..

— А ты догадайся…

— Я не догадливая…

— Да все же ясно. Чтобы стать священником, я не должен на тебя больше смотреть, не должен даже думать о тебе, не должен вспоминать… А этого я сделать не могу, просто не могу, как бы ни пытался.

— Сказать по правде, Эугенио… Ты прав… Я… Чего уж скрывать… Я бы тоже этого не хотела, не хотела, чтобы ты стал священником… Это же все изменит, и относиться друг к другу мы будем иначе, меня это все пугает. Но это значит, что я не желаю тебе добра, а я и этого делать не могу… Да и вообще, если ты будешь священником, я же впаду в грех! Господи, избавь меня от такого!

— Так! Так! Как же ты впадешь в грех, Маргарита? — удивился юноша, рассмеявшись.

— Тебе смешно? Ты что, не знаешь, что если девушка питает чувства к священнику, это грех?

— Да ладно тебе, Маргарита!

— Да, да! Мама говорит, что такие женщины превращаются в страшных чудовищ! Трехногих, страшных и без головы! А по ночам они бегают по полям! Мама их видела много раз! Они бьют копытами и шевелят ушами!

— Браво! Это все очень весело! — продолжал смеяться Эугенио. — Если у этого чудища нет головы, как оно шевелит ушами?

— Слушай, ну мне-то откуда знать! У них уши на шее!

— Хорошо, Маргарита, не бойся. Только бы ты не превратилась в чудище, я не буду священником, нет, нет, не буду. Решено!

— Но твои мама с отцом, что же они сделают…

— Мои родители не захотят мне плохого, я скажу им, что не хочу становиться священником.

— Но они так жаждут этого! Бедные! Они же будут так недовольны, что ты их ослушался.

— Они утешатся, я надеюсь.

— Значит, решено — сказала, помедлив немного, Маргарита. — Наша старая клятва об исповеди расторгнута. Вместо нее мы поклянемся в другом…

— В чем же?…

— Что ты всегда будешь желать мне добра…

— В этом и клясться не надо!

— Ну давай же!.. И что, закончив учебу, ты никогда больше меня не покинешь.

— Клянусь! Клянусь этим крестом! — чувственно вскрикнул мальчик и перекрестился.

— Я клянусь в том же, — повторила вслед за ним Маргарита, осенив себя крестом.

Светлый ангел чистой любви улыбнулся с небес этой клятве и, взлетев на своих золотых крыльях, едва коснулся их искренних лиц и взмыл вверх в вечное царство, в то время как мрачный дух холодного аскетизма, пытавшийся поселиться в душе юноши, взмахнул темными крылами и, покинув его сердце, скрылся где-то в далеких руинах разрушенного монастыря.

Прошел месяц. Эугенио практически не покидал дома Маргариты. Их детская дружба вспыхнула с новой силой со всем пылом.