– Расскажите, как жили всё это время? – будто не замечая смущения Сосновцева, продолжал Постышев без нажима.

– Да как жил – как все. Родился, учился…

– Крестился, – подыграл дознаватель.

– Нет, у нас это редко делают. В основном, дань моде.

– А жаль. При крещении человек приобщается к Богу, Высшему Началу. Получает Божественную поддержку и защиту, в какой-то степени. Родители-то кто, братья-сёстры?

Андрей рассказал о родителях. Про то, что отец в конце жизни много пил – промолчал. Стыдно стало. Сказал, мол, заболел и умер. И мама тоже.

– Так вы, Андрей Павлович, один на всём белом свете? А жена, детишки?

– Да вот, как-то не сложилось… – замялся Сосновцев. – Думал, после армии, да тоже…

– Ну как же так, батенька! Вам скоро тридцать лет. К этому времени мужчина должен обзавестись собственной семьёй, потомством. Как это, знаете – построить дом, посадить дерево, и…

– Родить сына, – закончил Андрей.

– Вот-вот. А служили в армии, извините, в каком чине? В каких войсках?

– Мотострелком. Демобилизовался старшим сержантом.

– Это пехота?

– Она самая.

– А дальше?

– Пошёл учиться в художественное училище имени Сурикова.

– Так вы художник?!

– Вообще-то, готовили из нас больше преподавателей. Художниками стали единицы, и я в их число не попал. Таланту не хватило.

– Бывает. Но не отчаивайтесь, искра божья в каждом человеке есть. Только поискать её нужно. Живописцами Русь всегда славилась, может не всё ещё потеряно? А детишек учить – что может быть прекраснее?!

– Да, учительствовал… – поддакнул Сосновцев. – Мог бы и здесь… то есть… – тут несостоявшийся живописец замялся.

– Об этом позже. Всему своё время. Давайте пока о прошлой вашей жизни. Вот окончили вы училище имени Серова…

– Сурикова, – поправил Андрей.

– Да-да, Сурикова, конечно. Уж не взыщите, Андрей Павлович, старею, видно. Память уже не та…

Так и протекал этот допрос, больше похожий на беседу двух милых, интеллигентных людей. Только что чаю Постышев не предложил, так может, его здесь и не пьют? Что другое употребляют? Сам дознаватель, чем дальше, тем больше страдал забывчивостью – переспрашивал, возвращался к уже сказанному. То вдруг пускался в пространные рассуждения о религии, нравственности и долге человека перед обществом. То неожиданно переходил на несерьёзный тон и сыпал шутками. Или принимался выпытывать пристрастия Андрея – что он читает, чем увлекается. Ах, планеризмом? – но это же чудесно! Планёры у нас в чести. Парашют? Тоже очень модно и престижно. Барышни обожают прыгунов!

И ни слова, ни одного вопроса о том, откуда прибыл Сосновцев. Будто всё ему было об этом известно. Тем не менее, политические взгляды гостя интересовали дознавателя. То и дело возвращался он к самодержавию, потом вдруг переходил к парламентаризму, а следом прямо спросил – как он, Андрей Павлович то есть, относится к революциям всякого рода и смене власти?

– Вот Французская революция 1789 года, к примеру? Это же чудесно! «Либерте, Эгалите, Фратерните!» Разве не об этом доложен мечтать любой свободолюбивый и мыслящий человек?!

– А июльский расстрел парижан в девяносто первом году на Марсовом поле? – парировал Сосновцев и сам поразился, откуда всплыли в памяти даты и названия? Никогда ведь не интересовался историей, тем более французской. Правда, пару раз замещал заболевшего историка, может, оттуда и выскочило? Как бы то ни было, успех стоило закрепить, не хватало ещё быть заподозренным в симпатиях к социалистам. – А якобинский террор, диктатура, казни, кровь?…

– Да… – задумчиво протянул Постышев, – это тоже революция… Власть вынуждена себя защищать. Всегда. Так было и так есть.

– Цена только великовата, – подыграл Андрей. Интересно, а о событиях 1917 года здесь знают? Не могут же не знать, он явно не первый такой, из далёких, ещё не состоявшихся времён… Может, спросить?

Но Постышев неожиданно изменил направление беседы, вытащил из стола лист бумагу и карандаш.

– А нарисуйте-ка нашего Мишеньку? – проговорил с улыбкой. – Вы с ним калякали давеча.

У Сосновцева неплохо получались шаржи. В студенческую бытность свою он баловался этим, смешил девчонок на лекциях, изображая особенно нудных лекторов. Сделал набросок.

– А ведь, похоже! – развеселился Пётр Афанасьевич. – Ей-богу, похоже. Но Михаилу Васильевичу мы этого показывать не будем, у него с чувством юмора не того… – и спрятал листок в стол. – Стало быть, в политических партиях вы не состоите, как заявили давеча Михаилу Васильевичу. Но политикой вообще интересуетесь? Взгляды какие-то свои на этот вопрос наверняка имеете, по-другому быть не может…

Сосновцев прямо посмотрел в глаза дознавателя и произнёс тихо, но твёрдо:

– Простому человеку, тому, что без выверта мозгов, и вынужден на хлеб себе зарабатывать, нет большой разницы, кто у кормила власти – коронованная особа, всенародно избранная или ещё какая. Лишь бы в государстве твёрдо соблюдалась законность и порядок, одни народы не притесняли другие, и была уверенность в завтрашнем дне. Уверенность, что власть не бросит тебя на произвол судьбы, без куска хлеба, без надежды и веры. Вот так я думаю, ваше высокоблагородие.

Какое-то время специальный агент смотрел на Сосновцева, как бы взвешивая его слова и определяя для себя степень их искренности. Видимо, ответ его удовлетворил, и беседа потекла в прежнем ключе. Как полноводная, неспешная река. Пороги начались тогда, когда речь зашла о переходе. Добродушия у Постышева сразу как-то поубавилось, вопросы посыпались быстрые, резкие. И взгляд стал острым и зорким, зрачок в зрачок.

Вы упали в люк – в котором часу? Что было у вас в руках? Ничего, но вы ведь отправились за покупками? Ах, да… на прогулку. Простите, милостивый государь, запамятовал. А в карманах, что было в карманах? Вот так прямо и ничего? Любой человек что-то имеет при себе – портмоне, портсигар… Вы курите? Иногда, но ведь курите! В парк шли, а почитать – газетку там, книжонку для развлечения? Тоже нет? И денег не брали – у вас там всё бесплатно? А девушку пригласить? Вы видный мужчина, барышни на вас наверняка заглядываются. А вы?

Теперь Сосновцев понял, что такое напор опытного следователя. Порой ему приходилось доказывать самому себе, что было так, а что – этак. Почему не сложилось с Верой, а ещё раньше с Галей и Мариной? Почему не получилось торговать, почему он не любит пить вино, а предпочитает пиво, и что бы он сделал с водителем внедорожника – источником всех его бед? И далее: а здесь, когда выбрался из оврага – что делал, с кем говорил, о чём? Поминутно, во всех подробностях.

Скоро Андрей взмок, но тут Постышев вновь превратился в безобидного, стареющего, усталого чиновника, занимающегося рутинной работой. После нескольких малозначащих реплик он безразличным голосом проговорил: