голову слизью, лечили меня. Помогло, кстати, даже шрама не осталось. Еще вспомнилось, как Тота первый раз сказала мне, что я – разумный. Думаю, она просто хотела мне польстить.

Наверно, дело в том, что на Земле я никогда не чувствовал себя настолько нужным, как там, в безымянном мире жонглеров. Тота пыталась мне объяснить принцип перемещения, который они используют, но я даже не понял – перемещаются они только в пространстве или и во времени тоже. В физике и математике я оказался бездарным учеником, она это поняла очень быстро, но все-таки не относилась ко мне, как к убогому. Возможно, потому, что в плане чувств я тоже смог ее кое-чему научить, когда пытался спасти «родительниц» от одинокой кончины. Тота спрашивала меня много раз – зачем спасать то, что спасти невозможно? И я отвечал ей, потому что «люблю и жалею».

Эти два понятия мы с ней долго не могли освоить. «Жалею» она поняла быстрее, на примере того, что она чувствовала, когда спасала меня. С понятием «люблю» мы долго мучались. Я думаю, она и сейчас не совсем это понимает, но то, что она привезла меня на Землю, доказывает, что все-таки что-то до нее дошло. Склонность к абсурду, наверно, еще одно чисто человеческое качество, и Тоте, признавшей меня разумным, не дает покоя то, чего она постичь пока не в силах, хотя и может принять. В конце концов, осознанное любопытство – еще один из признаков разума, как мы с ней решили.

Когда солнце взошло, над нами завис беспилотник – Земля заметила возвращение своего блудного сына – и я сказал Тоте, что пора возвращаться. Она сказала, что я должен остаться на Земле. Я взял ее на руки и повторил «вернуться».

Я хочу остаться и провести оставшиеся мне дни в своем гуманариуме, рядом с теми, кому я нужен.